Нелепая смерть. Загадочные и трагичные истории из практики патологоанатома - Мишель Уильямс

содержимого желудка. Ничего больше я придумать не смогла, но сообщать об этом Клайву не стала. Тело пожилой дамы уже ждало на столе. Я наполнила ведра горячей водой и приготовила швабры с дезинфицирующим раствором. Оставалось только ждать.

Клайв скакал по моргу, как курица с отрубленной головой, что было так на него не похоже. Он убедился, достаточно ли у нас чая, кофе и молока для высоких гостей, и навел порядок даже у себя на столе — вдруг патологоанатому потребуется что-то написать? Потом позвонил жене и сказал, чтобы та не ждала его к ужину. Он объяснился лаконично: «Судебные медики».

Доктор Дэвид Джонс прибыл в хорошем расположении духа — странно, если учитывать, что нам предстояло. Пока Клайв заваривал ему кофе, я держалась в стороне, пытаясь успокоиться. Я никогда прежде не работала с доктором Джонсом. Клайв нас представил. Передо мной стоял невысокий, плотный лысеющий мужчина лет сорока — совсем не такой, какого я ожидала увидеть. Доктор Джонс был не похож на Ранульфа Твигворта. Он дружески улыбнулся, крепко пожал мне руку и сказал, чтобы я не боялась — он, мол, не кусается.

Через полчаса морг кишел криминалистами, детективами и констеблями. Повсюду жужжали полицейские рации. В тот день я составила полное представление о криминальной обстановке в городе, который считала своим домом.

Пока доктор Джонс обсуждал что-то в кабинете с детективом, мы с Клайвом решили поговорить с криминалистом Малкольмом, симпатичным высоким парнем. Клайв буквально засыпал его вопросами. Выяснилось, что пожилая дама, которую нам предстояло вскрывать, была владелицей особняка XVII века, где любили останавливаться американские туристы. Она имела с этого неплохой доход, превратив особняк в гостиницу. Судя по фотографиям, которые полиция прихватила из дома, она в свое время была женщиной весьма привлекательной. У хозяйки были отношения (хотя мы не знали, какого рода) с одним из постоянных жильцов. Полиция задержала этого человека. Выяснилось, что у него были проблемы с выпивкой. Хозяйка дома спонсировала его загулы, но в конце концов ей это надоело. В одно прекрасное утро, потребовав денег, забулдыга получил решительный отказ. Тогда он схватил сковородку и треснул бабушке по затылку. Клайв резонно заметил, что после такого он уж точно не дождется от нее ни цента. А тем временем доктор Джонс отправился переодеваться, а мы заняли свои места в секционной, готовясь приступить к самой длинной аутопсии в истории.

В первые несколько часов судебного вскрытия санитару почти нечего делать. Судебный медик снимает с трупа одежду и украшения и передает полицейским, а те, в свою очередь, занимаются упаковкой и ярлыками. Криминалисты делают фото, берут образцы волос и бесчисленные мазки. Все это время санитар просто стоит и наблюдает. Его могут попросить перевернуть тело или удерживать его на боку, пока патологоанатом осматривает спину в поисках важных отметин или ран. От этого затекают конечности, но работа есть работа.

В тот день я полтора часа стояла без дела, но при этом выйти из секционной не могла — вдруг потребуется моя помощь? Извлечение мозга доктор Джонс приберег на десерт. Когда я взвесила для него все органы, он осведомился, не затруднит ли меня снять скальп и осмотреть раны на голове. Меня охватила паника. Это же убийство! Нужно было сделать очень аккуратный надрез по затылку, чтобы не задеть имеющиеся раны. В зале было полно народу, и все смотрели на меня. Но я должна была через это пройти.

Я разложила волосы убитой перед собой на столе и промыла их. Судя по количеству крови, обнаружить раны не составит труда. Но я ошиблась. Я нашла лишь очень незначительные повреждения, сантиметра четыре, но они продолжали кровоточить. К счастью, они располагались выше линии разреза, который мне предстояло сделать, так что никаких улик я бы не уничтожила. Я указала на это доктору Джонсу. Мне пришлось ждать еще пятнадцать минут, пока делались фотографии и брались мазки из раны. Все это время я созерцала рану в ослепительно ярком свете. Иногда в ранах можно найти частицы краски с орудия убийства. Если это будет обнаружено в лаборатории, то станет основанием для обвинения.

Закончив, доктор Джонс попросил меня сделать надрез, но свод черепа не трогать — это он сделает сам. После первого надреза скальп снялся довольно легко. Обнажился гладкий белый череп. Мне показалось, что он очень похож на поверхность крутого яйца без скорлупы. Чем бы ни тюкнули почтенную содержательницу гостиницы, удар был нанесен с жуткой силой — череп треснул сразу в нескольких местах. Когда я сняла скальп, к нему пристал осколок кости.

Криминалисты вновь принялись фотографировать, затем доктор Джонс взялся за медицинскую пилу, и костяное крошево полетело во все стороны, чудом не засыпая окружающих. Мозг был извлечен, сделаны новые фотографии. К этому моменту часы показывали половину девятого. Мне наконец позволили заняться восстановлением тела, но тут возникли новые трудности. Мне было нечем заполнить череп. Обычно после извлечения мозга свод черепа возвращается на место, и о вмешательстве никто не догадывается. Но на сей раз череп нужно было собирать, как пазл. Задача казалась бессмысленной, потому что в ближайшие дни должен был проводиться второй анализ — теперь уже для адвокатов, и вся моя работа пошла бы прахом. Однако в промежутке между этими действиями следовало провести официальное опознание, и мне надлежало придать покойнице максимально пристойный вид. Пришлось немало потрудиться, но на голове все-таки оставалась небольшая открытая рана. В случае если защита пожелает осмотреть тело, зашивать ее было нельзя — это уничтожило бы улики. Рана слабо кровоточила. Я ждала, когда высохнет кровь.

Около половины десятого все разъехались. Доктор Джонс задержался на полчаса. Он поблагодарил меня за хорошую работу.

— Надеюсь, вы тоже скоро поедете, — сказал он.

Когда он ушел, я неожиданно поняла, что осталась в морге совсем одна, потому что Клайв, который помогал мне все это время, уехал вместе с остальными. Хотя день выдался тяжелым, и я стала свидетельницей одной из самых печальных смертей, и видела ужасные картины увечий, все это ни в какое сравнение не шло с тем, что я в десять вечера осталась в морге совершенно одна. Я включила радио на полную и занялась уборкой.

В такие моменты я отдавала себе отчет, насколько необычна моя работа, и понимала реакцию людей, когда они узнавали, чем я занимаюсь. Мне пришлось оказаться ночью в морге в полном одиночестве, прекрасно зная, что в морозильных камерах лежит не менее двадцати трупов. Ей-богу, не об этом я мечтала, устраиваясь сюда.