Он увидел солнце. Егор Летов и его время - Александр Витальевич Горбачев

отображалась бы другая идеология: зверство советского тоталитаризма». Очевидно, это так; столь же очевидно, что альбом транслирует главным образом не столько социально-критический запал, сколько веселый молодецкий кайф от самого факта нарушения общественных табу – причем в 2025 году это нарушение звучит еще более противозаконно, чем в момент, когда эти песни сочинялись и записывались. В первой же вещи Эжен Лищенко рекомендует читать «Майн Кампф» (разумеется, саркастически и издевательски); что касается бойкой ска-композиции «Мы сядем на танки», то за нее сегодня легко было бы схлопотать статью за «дискредитацию»: «Вы только молчите и делайте вид, что вам все равно / Мы сядем на танки и поедем убивать».

Записав альбом «Лечебница» и снабдив его ремаркой «Live in Omsk», чтобы запутать следы, братья и Летов в апреле 1987 года отправились в Новосибирск, где местный рок-клуб затевал собственный полноценный фестиваль.

К тому моменту движение времени в Советском Союзе значительно ускорилось. Уже случилась Чернобыльская катастрофа – ее масштабы были такими, что правительство вынуждено было признать произошедшее, а экологический активизм, возникший вокруг борьбы против радиационного загрязнения, во многом стал предтечей последующих политических движений. Михаил Горбачев и американский президент Рональд Рейган уже встретились в Рейкьявике и договорились о сокращении ядерных арсеналов. Политбюро уже поставило задачу вывести войска из Афганистана, а Пленум ЦК КПСС уже принял решение о проведении альтернативных выборов в Советы народных депутатов. Андрей Сахаров уже вернулся из нижегородской ссылки в Москву, а почти полторы сотни политзаключенных уже освободили из тюрем. «Странные дела творятся – весной запахло, – писал Летов Валерию Рожкову в самом начале 1987 года. – Выпустили Сахарова. Может, Солженицын вернется?.. Все это сопровождается изрядной долей анархии, что разумеется не может меня не радовать. <…> Жить вообще стало несколько интереснее – неизвестно чего ожидать. То ли психушки, то ли Ленинской премии».

Дух перемен активно проникал и в культуру. В кино смотрели «Покаяние» Тенгиза Абуладзе – притча о борьбе с тенью тирана, очень похожего на Сталина, и документальный фильм «Легко ли быть молодым», где о времени и о себе говорили панки, металлисты, кришнаиты и наркозависимые. На V съезде Союза кинематографистов победили сторонники реформ во главе с Элемом Климовым. По Центральному телевидению в прямом эфире шла программа «Взгляд» и несколько раз в месяц показывали передачу «Музыкальный ринг», где выступали люди, которых раньше невозможно было представить себе на экране, а главная советская эстрадная звезда Алла Пугачева представляла публике группу «Браво», солистка которой Жанна Агузарова еще недавно прозябала в сибирской ссылке. Любера с металлистами уже дрались стенка на стенку в самом центре Москвы. «Аквариум» уже выступал в крупнейшем ленинградском концертном зале «Октябрьский» и писался на государственной студии «Мелодия». Сергей Соловьев уже монтировал «Ассу».

Положение рок-клубов в этой новой культурно-политической ситуации оказывалось неоднозначным. Когда-то в начале 1980-х самый первый – и самый знаменитый – Ленинградский рок-клуб был зарегистрирован с подачи местного отделения КГБ, причем подпольные музыканты даже не играли главной в роли в планах госбезопасности. «Ко времени „партийного поручения“ заняться рок-музыкантами сотрудники нашего подразделения уже не один месяц вели сложные, многоступенчатые переговоры по „социализации“ непризнанных литераторов и художников, считая это своей главной задачей как сотрудников органов государственной безопасности, в целях затруднения спецслужбам и идеологическим центрам противника воздействия на так называемых „второкультурников“, – писал в своих мемуарах чекист Павел Кошелев. – Так что в те годы я, шутя, называл Рок-клуб „побочным дитя литературного клуба“».

По версии КГБ, задачей Рок-клуба был «полный отказ участников негативных процессов от своей антиобщественной деятельности, направление их сознания и творческой энергии на решение задач коммунистического строительства». Сложно сказать, насколько успешно выполнялась эта установка. С одной стороны, вступившие в рок-клуб музыканты играли по правилам: «литовали» свои тексты, внося в них – как минимум на бумаге – правки, соответствующие цензурным распоряжениям (так строчка Майка «и называли друг друга говном» превратилась в «танцевали там так, что трясся весь дом»); иногда даже выполняли социальный заказ («Я объявляю свой дом» Цоя появилась в ответ на требование исполнить на очередном фестивале ЛРК песню за мир). С другой стороны, «Аквариум», «Аукцыон» и «Странные игры» уж точно не укрепляли идеологическую устойчивость режима, а как минимум показывали, что в советской стране можно существовать совершенно помимо государства. «Мы все жили, зная, что живем в мире фальшивом, где все не так, как должно быть на самом деле», – говорил Гребенщиков; и конечно, это знание было разлито по его песням.

Межеумочное положение рок-клубов как институций, пестующих подпольную культуру по официальной указке, по мере того, как режим ослаблял гайки, начало выходить им боком. Самый яркий эпизод случился в начале того же 1987 года, когда члены Московской рок-лаборатории отправили письмо в горком, где жаловались одновременно на подпольщиков, идеологически подрывающих деятельность организации, и профессионалов, мешающих формально самодеятельным группам зарабатывать. Среди подписавшихся были крайне уважаемые люди – фактически элита столичной рок-тусовки – Артемий Троицкий, лидеры «Звуков Му» и «Центра» и так далее. Эта акция усугубила конфликт Рок-лаборатории с журналом «Урлайт», авторы которого все активнее искали себе новых героев. Через некоторое время они найдут их в лице Егора Летова и музыкантов его круга.

В Новосибирске все обстояло одновременно проще и сложнее. Глава местного рок-клуба Валерий Мурзин параллельно этой работе выпускал журнал «Тусовка» – причем был лично знаком с местными сотрудниками КГБ и даже заранее заверял у них некоторые номера своего издания, чтобы потом избежать конфискаций и разгона. Однако, когда дело дошло до фестиваля, проблемы у него возникли по линии партийного начальства: по словам Мурзина, в последний момент обком комсомола решил запретить выступление иногородних хедлайнеров: «Аукцыона» и «Звуков Му». Прореху в расписании нужно было чем-то заполнять.

В этот момент рядом и возникли визитеры из Омска. «Говорят: „А можно у вас на фестивале выступить?“ – вспоминал Мурзин. – Что значит „можно“?! Мне кого-то вставить надо в программу, а я не знаю, кого! „А вы кто?“ – „Мы 'Гражданская оборона' из Омска“. И тут сработала следующая вещь. Поскольку я выпускал „Тусовку“, то, естественно, со всей страны собирал материалы. Кто-то мне написал заметочку, что в Омске есть такая крутая группа, в которой играет брат знаменитого саксофониста Летова, но ее никуда не выпускают, потому что она совершенно скандальная. И что их репрессируют, в дурку чуть ли не сажают и так далее. Я думаю – ну, гады, обком!.. Ну, я вам сейчас устрою!»

Чтобы выступить на официальном фестивале, в 1987 году все еще требовалось пройти официальную процедуру «литовки» – то есть предоставить тексты на утверждение и получить соответствующий штамп. Летов и братья Лищенко понимали, что с реальными текстами их на сцену никто не выпустит, и, по словам Олега Судакова, который приехал на фестиваль вместе с