Он увидел солнце. Егор Летов и его время - Александр Витальевич Горбачев

туда. «Люди приехали, по большому счету, не сильно знакомые и начинают нащупывать друг друга, интересны они друг другу или нет, – рассказывает Волкова. – Вот с Лукичом они нашли общий язык. Много разговаривали о чем-то. „А я спою“. „А теперь я спою“. Такое, знаете, активное культурное общение».

В какой-то момент Эжену Лищенко стало плохо, и Летов отправился за лекарствами вместе с Янкой. Именно в тот момент они всерьез познакомились. «Помню, была какая-то мистическая последовательность в том, что происходило – то ли у нас обоих была на ногах капелька крови, откуда ни возьмись появившаяся, то ли что-то такое, – вспоминал Летов. – В общем, на Янку это подействовало очень сильно».

Таким было начало их общей большой и сложной истории. Летов тогда как будто существовал в режиме радара – везде находил единомышленников, а те, в свою очередь, продолжали поиски и плели все более сложную социальную сеть. В мае он снова съездил в Новосибирск и сыграл квартирник; так с ним познакомилась Юлия Шерстобитова (Фролова), девушка из Томска и создательница группы «Некие стеклянные пуговицы». «Наши новые друзья решили спеть. Кто сначала пел, кто потом, сейчас уже не вспомню, – рассказывает она. – Но когда петь начал Егор, все остальные ушли на задний план. Если коротко описать это впечатление, то можно сказать, что жизнь моя разделилась на „до“ и „после“. Едва я услышала первые ноты и слова, меня как будто подбросила некая волна и понесла неведомо куда. Меня поразили звуки его голоса, сила и убедительность его слов, а еще я никогда не слышала раньше мата в песнях, и это тоже шокировало. И мне уже тогда стало понятно, что я не буду прежней. Что жизнь моя круто изменилась, в нее вошло то, что останется со мной навсегда. В общем-то, так и вышло».

Дальше Шерстобитова с друзьями поехали на Второй фестиваль Свердловского рок-клуба. Рано утром большая сибирская компания завалилась в гости к саксофонисту «Наутилуса» Алексею Могилевскому, который вежливо напоил их чаем. На сцене его группа, только что разгромленная официальной критикой в газете «Советская культура» («…отрицание ради самого отрицания, агрессивность без цели, эпатаж…»), примерно второй раз в истории исполняла «Я хочу быть с тобой». Когда музыка уже закончилась, в Свердловск приехал Летов, обвешанный цепочками, булавками и фенечками: по его словам, за ним и его друзьями «по рок-клубу и городу толпы ходили и фотографировали». Он позвал Шерстобитову с подругой в Омск, они согласились, а когда приехали, Летов поселил их к Эжену Лищенко, где уже жила Янка. «Время проводили в долгих ночных беседах на философские темы, слушали рок на старых катушечных магнитофонах, песни наших новых друзей, – вспоминала потом Шерстобитова. – У меня от того времени осталось ощущение эйфории, в которой мы все тогда пребывали».

Конец весны и начало лета 1987 года Летов впоследствии назовет «самым горьким и счастливым периодом жизни». Новые знакомства, дружбы, отношения и разрывы, новый круг, новый звук, «бурлящие пенные иллюзии и сокрушительные сокрушения», а главное – колоссальный творческий прорыв. «Я почему-то был уверен, что это никогда не пропадет – мы, наверное, все так думали, – вспоминал о тех временах Черный Лукич. – Это была настоящая „революция цветов“, [как] в 1960-х – у нас в 1980-х было то же самое, просто еще, может быть, концентрированнее, ярче. Тогда слухи бродили о том, что кто-то смог купить какой-то хутор в Эстонии и жить вдалеке ото всех, коммуной – и все загорелись этой идеей, стали думать, как заработать денег, чтобы сложиться и купить какую-нибудь заброшенную деревеньку, домишки, и всем вот этим колхозом там жить».

На лютой энергии, выброшенной в мир со сцены новосибирского ДК, Летов в промежутках между поездками и тусовками буквально за несколько недель в одиночку записывает сразу пять альбомов, которые уже непререкаемо войдут в канон «Гражданской обороны»; фактически именно из них вырастет его статус всенародного панк-трибуна.

Узкая комната в квартире на Осминина теперь окончательно превратилась в домашнюю студию. Вооружившись инструментами, одолженными у братьев Лищенко, и катушечным магнитофоном «высшей группы сложности» «Олимп-003», позволявшим – невиданная роскошь! – записывать на два канала и сводить их потом в один, Летов принялся за работу. Он писался быстро и свирепо – с утра до вечера, по 12 часов в день, отвлекаясь разве что на скандалы с жителями окрестных квартир, которые, видимо, ровно тогда в первый, но далеко не последний раз обнаружили, что в их доме поселился замечательный сосед, колотящий в барабаны и орущий дурным голосом нецензурные тексты.

«Сначала писались ударные, затем – ритм-гитары (преимущественно на отдельный канал), бас (на другой канал, или же – на оба), и, в конце концов – голос, одновременно с гитарным соло, – вспоминал процесс сам Егор Летов. – Впоследствии, при сведении, все полученное собиралось в определенной последовательности и пропускалось через некую delay-образную обработку оригинального, не имеющего аналогов свойства – и альбом был готов». Он использовал все нехитрые возможности магнитофона – например, «Олимп» умел записывать на двух скоростях, и когда Летову нужно было, чтобы барабаны играли быстрее, он просто ускорял их технически (это слышно, скажем, в песне «Психоделический камешек»).

«Тут все действительно зависело от аппаратуры, от того, что она может вытянуть, – объясняет Наталья Чумакова. – И поскольку добиваться какого-то „качества“ было бессмысленно, он, наоборот, его нарочито, но очень грамотно ухудшал. То есть звук был как будто страшно поганый, но зато он, что называется, лез человеку в самое нутро, задевал какие-то струны, которые чистый звук никогда не достанет».

Каждый альбом длился примерно полчаса – чтобы влезал на одну сторону катушки-бобины – и строился по более-менее одной схеме: песни не дольше трех минут, прицельный (сейчас бы сказали – мемоемкий) припев, пара борзых куплетов, короткое злое электрическое соло. Конечно, «Гражданская оборона» сохраняла определенное жанровое разнообразие – тут попадались и следы регги («Слепое бельмо»), и бардовская акустика, и даже вполне себе джангл-поп («Сквозь дыру в моей голове»); кроме того, музыка исправно разбавлялась короткими стишатами – тоже нехарактерный для советских подпольщиков прием – но все же основным инструментом воздействия стал стремительный и хлесткий панк-рок. Сам Летов предлагал относиться к этим сделанным нахрапом пяти альбомам, как к одному циклу – и через несколько месяцев после их записи четко проговаривал применявшийся в них сочинительский подход. «Должна быть очень клевая песня – простая и очень запоминающаяся, жесткая такая, – объяснял он. – Она должна быть хитом, то есть у нее должен быть некий хук, который будет цеплять, и при этом песня должна в башке крутиться, запоминаться и действовать много раз. Поэтому у меня песни жесткие, примитивные и в то же время мелодичные».