Он увидел солнце. Егор Летов и его время - Александр Витальевич Горбачев

Сам автор тоже участвовал в распространении. «[Летов] был последним представителем кассетной культуры, который свои кассеты просто ездил и раздавал», – говорил один из его коллег по панк-сцене. «Когда мы с ним в 1987 году где-то вместе, где-то порознь путешествовали автостопом, Игорь Федорович, останавливаясь, например, в Харькове, узнавал всех меломанов там и потом за свой счет записывал бобины и высылал в местные рок-клубы, – подтверждал Дмитрий „Черный Лукич“ Кузьмин. – И проработав один год, он стал самым востребованным музыкантом [в стране]».

Некоторых из этих меломанов Летов уже знал заочно, по сети обмена музыкальными новинками, а кого-то и лично. Например, филофонисты из Ижевска, еще в середине 1980-х каким-то образом слушавшие Cocteau Twins и Psychic TV, познакомились с лидером «Обороны» в Омске именно как с коллекционером, но увлеклись его песнями и впоследствии издавали в своем городе самиздатский журнал «В рожу» (в 1992 году переименованный в «По еблу») с вполне летовскими по духу прокламациями вроде «Весь мир засран напрочь!»

Самого важного с точки зрения дистрибуции музыки «Обороны» нового друга Егор Летов завел в Ленинграде. Старший брат дал ему телефон Сергея Фирсова, с которым Егор и его друзья впервые увиделись весной 1987-го на фестивале в Свердловске. Фирсов работал заведующим фонотекой Ленинградского рок-клуба. Эту должность он выдумал себе сам: еще в 1970-х начал тусоваться в «Сайгоне», ленинградском кафе, где концентрировалась неофициальная культурная жизнь; потом отправился в армию, а когда вернулся – пришел в только что открывшийся Рок-клуб. Служил Фирсов на Новой Земле, где подвизался кочегаром; снова оказавшись в Ленинграде, он ко второй половине 1980-х тоже устроился в котельную, где его начальник быстро понял, что с рок-тусовкой иметь дело куда интереснее, чем со «жлобами местного разлива». Так родилась легендарная «Камчатка»: Фирсов был в ней заместителем директора и нанимал музыкантов, которым, чтобы не нарушать законы и иметь стабильный доход, надо было где-то работать. Здесь кидали в топку уголь Цой, Башлачев, художник и музыкант Олег Котельников из компании Тимура Новикова, будущий лидер «Машнинбэнда» Андрей Машнин и многие другие.

Что касается рок-клубовской работы Фирсова, ее смысл состоял в том, чтобы, с одной стороны, записывать концерты, а с другой – собирать у себя катушки любительских рок-групп, каталогизировать их и тиражировать по запросу. «Ездил я по всей стране, привозил записи, отвозил их туда и так далее, – рассказывал Фирсов. – Люди просто приезжали ко мне домой с чемоданами бобин и кассет, и я их писал сутками напролет». Вскоре благодаря друзьям из «Аукцыона» он обзавелся еще и хорошим микрофоном и начал фиксировать на пленку квартирники, в первую очередь – выступления того же Башлачева.

По должности Фирсов имел доступ к самым неочевидным записям. И хотя к моменту, когда ему позвонил Егор Летов, песни «Гражданской обороны» мало кто слышал за пределами Сибири, Фирсов уже знал ранние альбомы группы, возникшие еще до столкновения с КГБ. Теперь он услышал «Мышеловку» и «Некрофилию» – и превратился в самого активного пропагандиста музыки «Гражданской обороны» в Ленинграде. «Честными и сомнительными методами [Фирсов] сверхактивно распространял и популяризировал весь на то время существующий рок-андеграунд, как-то всевозможный панк-рок со всей территории тогдашнего СССР, – вспоминал Летов. – Можно сказать, если бы в тот момент не было его с его тогдашней деятельностью, то, возможно, не было бы ничего. Вообще в ту пору от распространения магнитоальбомов зависело все. Так как мы записывались и „выпускали“ их регулярно (если не сказать больше), то мы достаточно быстро поимели определенный статус известности в стране. А очень многие команды ждали студии, продюсера, того-сего, и в результате канули в неизвестность».

Подобные профессиональные распространители неофициальных записей существовали во всех крупных городах Советского Союза. Поначалу они работали главным образом во имя развития подпольной культуры, однако по мере того, как аудитория рок-групп становилась все больше, а коммерческая деятельность – все безопаснее, просветительство переросло в бизнес. По утверждению Александра Кушнира, тот же Фирсов, работая (еще до «Камчатки») проводником поездов дальнего следования, регулярно включал записи из своей коллекции в вагонах и таким образом находил новых клиентов. У его коллег были не менее изобретательные торговые методы: так, москвич Валерий Ушаков придумал прицельно доставлять пленки с новыми альбомами в далекие сибирские города, куда мужчины со всей страны приезжали на большие нефтяные стройки. Когда они возвращались домой, спрос на записи естественным образом возникал в самых разных концах СССР.

Ушаков же стал основателем и координатором так называемого «союза писателей» – неформального альянса домашних студий звукозаписи, участники которого помогали друг другу распространять бобины и кассеты, а также зарабатывать на них с минимальными рисками. В 1984–1985 годах, когда милиция и КГБ продолжали проводить репрессивную политику, обоснованную докладом Черненко, вопрос о конспирации был более чем насущным: за «писателями» следили, их сдавали в органы соседи, их квартиры обыскивали, изымая аппаратуру, их вызывали на допросы, иногда заводили уголовные дела. Однако эпоха перемен постепенно брала свое и тут. Например, у одного из самых заслуженных московских «писателей», Александра Агеева, появилось официальное прикрытие: теперь он работал в Московской рок-лаборарии, где на основе своей фонотеки и коллекций коллег создал студию «Колокол».

Именно она до конца перестройки стала главным центром распространения советской рок-музыки, самым ярким студийным брендом, хотя аналогичных контор была масса по всей стране. Работало это просто: клиент приходил, изучал каталог, оставлял носитель (бобины или кассеты – вторые в силу компактности постепенно вытеснили первые), оплачивал заказ и через некоторое время забирал пленки уже с желаемыми записями. К музыкальной индустрии в традиционном смысле слова все это имело косвенное отношение: договоров с музыкантами почти никто не заключал, да и сами они, кажется, были удовлетворены попросту тем, что их песни слушают.

«Наиболее качественные копии летовских альбомов Фирсов отсылал Саше Агееву, – рассказывает Александр Кушнир. – После чего с магнитофонов высокого класса делались тысячи и тысячи копий, которые уже распространялись по всей стране». По словам Натальи Чумаковой, которая в те годы сама получала новую музыку от Фирсова, иногда он распространял альбомы Летова даже вопреки воле клиентов – те просили, например, «Аквариум», а он вместо этого записывал «Оборону» и говорил: «Вот что надо слушать».

* * *

Другой возникшей явочным порядком целью большого путешествия Летова и Дягилевой стало более близкое знакомство с коллегами по цеху и погружение в рок-культуру.

Впоследствии Егор Летов прославится своей пламенной нелюбовью к российским и советским группам, но тогда, в середине 1980-х, он испытывал к ним столь же пламенный интерес: «Приятно сознавать, что кто-то где-то что-то делает, и делает СВОЕ и на всю