Он увидел солнце. Егор Летов и его время - Александр Витальевич Горбачев

клубе общежития Тюменского моторного завода (и снова общежитие – пространство, где «можно») промозглым осенним вечером собрались Летов, Неумоев, Рыбьяков, лидер группы «Культурная революция» Артур Струков, вернувшийся из армии Юрий Шаповалов. Они передавали друг другу гитару, подключенную к советскому кассетному магнитофону «Легенда» (получался слегка перегруженный электрический звук). Шаповалов играть не умел, зато исполнил песню собственного сочинения «Любовь – это жалкая ложь».

Летов увез эту запись с собой и впоследствии пустил ее в оборот под названием «Карма Ильича», добив двумя песнями Янки и своей новой вещью «Общество „Память“», которая уместно расположилась рядом с неистовым неумоевским памфлетом «Империя навсегда» (написанная, очевидно, как сатира, в наше время эта песня звучит особенно зловеще: «Всеобщий костер, всенасильное братство / Мы всех поместили в единый народный резерв / Крым останется русским! / Афган останется русским! / Литва останется русской!»). Лидер «ГО» называл этот сейшн «курьезом» – скорее, впрочем, снисходительно, чем критически – но во многих отношениях он представляет собой интереснейший документ: с одной стороны, прямо в реальном времени обнаруживает себя новое культурное движение, а с другой – внутри него сразу выявляются различия. Песни тюменщиков конкретно-социальны: они называют по имени генсека Горбачева, поют про переполненные магазины и северные вахты, злоупотребляют словом «дерьмо». Летов на их фоне звучит почти отрешенным философом. Еще важнее то, что «Карма Ильича» транслирует атмосферу домашней рок-вечеринки: все подпевают всем, орут хором припевы друг друга – пока инструмент не доходит до Летова. Он исторгает свои строчки в одиночку.

«Летов понимал, что ситуация с рок-движением в Тюмени на тот момент была благоприятнее, [чем в Омске], – рассуждал Неумоев. – В Тюмени возникло такое явление, как „формация“, где яркие творческие личности не доходили до крайности в стремлении установить свой творческий диктат, а находили возможности консенсуса, и поэтому могло происходить такое многополярное сотрудничество».

Я не знаю, произвела ли эта запись на Летова такое же впечатление, какое она производит сейчас. Так или иначе, доехав до Омска, он взялся, с одной стороны, доводить до ума и записывать самые злободневно-политические песни в истории «Гражданской обороны», а с другой – создавать сообщество, сцену, превращать свою домашнюю студию в лейбл, насколько это понятие применимо к той реальности. За следующие два года Летов поучаствует как автор, музыкант и продюсер в нескольких десятках записей – темпы, по соотношению количества и качества беспрецедентные, вероятно, в том числе в мировом масштабе.

Ближе к концу 1987 года Летов с Шерстобитовой оказались в Омске, а через несколько дней туда приехала и Янка. Некоторое время они жили втроем. «Это был весьма интересный опыт совместного проживания, – флегматично замечала Шерстобитова. – Вопреки всему мы с Янкой быстро спелись и по ночам, пока Егор спал, сидели на кухне, читали друг другу стихи (разумеется, свои), варили пельмени, пили чай. Янка пела свои песенки – в те времена были написаны „Декорации“, „Особый резон“, „Берегись“, „Полкоролевства“». Они бодрствовали до утра и вставали после полудня. Родители Егора без разрешения не заходили в комнату сына и никак им не мешали, напротив, мама Летова оставляла им обед и писала записки: «Девочки, ешьте жаркое в горшочках».

Оказался в Омске и Черный Лукич с женой – жил он в то время в Юрге, в Кемеровской области, где после вуза по распределению работал лаборантом в техникуме, но регулярно выбирался к друзьям за восемь сотен километров. «[Тогда] все друг за друга держались, – вспоминал он. – Я помню, была чудесная традиция: когда мы приезжали, нас встречали, несмотря на то, что самый дешевый поезд приходил рано, часов в семь утра. Зимой – мороз за 30 – все приезжают с разных концов Омска, человек восемь, мы садимся в троллейбус промерзший, несемся к Егору, чаи пьем, песни поем…».

Все вместе они встречали в летовской квартире новый 1988 год. Янка подарила Лукичу куклу-Чебурашку ядовито-синего цвета с красными глазами – такие шили на местной меховой фабрике из материалов, оставшихся от искусственных шуб. Они пили водку, слушали Sex Pistols, танцевали. Потом девушки устроили спиритический сеанс и вызвали мать Дягилевой (она умерла годом раньше). Мертвая мама пришла и сообщила, что Янка доживет до декабря 1995 года.

Через неделю после этого праздника началась работа.

Деятельность Летова зимой 1988 года производит самое сильное впечатление, если представить ее себе в виде расписания в календаре.

9 января создается «Не положено» – самая первая студийная запись Янки: она играет на гитаре, Летов звенит колокольчиками и подстукивает на бонгах. Задумывался альбом электрическим, но присутствовавший на записи Лукич, по словам Летова, постоянно корчил Янке рожи, отчего она начинала хохотать и запарывала дубль за дублем. В результате продюсер впал в ярость, стер все болванки и объявил готовым акустический вариант. При всей простоте «Не положено» сейчас производит поразительное впечатление благодаря своей внутренней драматургии: в начале голос Янки еще какой-то неокрепший, почти детский; к концу, где расположены «На черный день» и «Медведь выходит», рождается взрослый, большой, гениальный автор.

С 12 по 22 января Летов за десять дней записывает три новых альбома «Гражданской обороны»: как он объяснял в письме Валерию Рожкову, «я хотел добиться настоящего эффекта постпанка – нечто больное, мрачное и тяжелое». Добивался он снова в одиночку – Кузьма Рябинов к тому моменту вернулся из армии и восстановил свой статус в летовском ближнем кругу, но играть, по словам Егора, был не способен: «Все никак не мог прийти в себя после славных, упоительных байконурских будней». Последней была записана песня «Иуда будет в раю». «Был январь, 10 часов вечера, – вспоминал Летов. – Я вздохнул свободно, вышел из дома и пошел, куда глаза глядят. Был очень спокоен и счастлив».

30 января в «ГрОб-студии» за день рождается первый альбом проекта «Коммунизм». Вместе с Кузьмой в гостях у Летова регулярно бывал Олег «Манагер» Судаков и как-то заметил на столе у друга сборник официальной советской поэзии хрущевских времен. «Взгляд упал на стихотворение про кукурузу, – вспоминал Манагер, – и мне пришла на ум идея: давай этот стих споем на какую-нибудь сложившуюся западную музыку – может получи́ться очень необычная вещь. [Летов] это воспринял в штыки – полная глупость, ничего хорошего из этого не выйдет. Я говорю, ну давай я тебе спою. И напел. Он так хмыкнул про себя. А потом на следующий день все уже было прямо отлично».

«Я как-то пришел, они сидят уже, – добавлял Кузьма Рябинов. – „Мы придумали новый проект, концептуальный, будем вообще делать все, что хочется, и совсем непохоже на 'Гражданскую оборону'. Вы будете принимать участие?“ Я говорю: „Конечно, буду“».

Описанная Манагером композиция – стихотворение Василия Русакова «Мы Америку догоним на советской скорости!», опрокинутое на музыку шедевра ранней электроники «Popcorn» – стала моделью для всего альбома. На нем Летов, Судаков и Рябинов с