Он увидел солнце. Егор Летов и его время - Александр Витальевич Горбачев

Не менее заметными были и другие организаторы «Подольска». Наталья Комарова по прозвищу «Комета» в 1970-х приезжала на мотоцикле на лекции филфака МГУ, а по вечерам вела дискотеки; потом организовала легендарный журнал «Зомби» (статус которого отчасти был обусловлен подходом к выпуску – первые восемь номеров печатались ровно в одном экземпляре), а позже начала делать концерты и к 1987-му выросла в одного из наиболее активных московских промоутеров – именно она в июне того года собрала фестиваль в Черноголовке. Пит Колупаев в застойные времена был членом подпольного «клуба имени Рокуэлла Кента», где слушали поэтов и авангардный джаз, а также затеяли влиятельный рок-самиздат «Зеркало», организовал тот самый концерт Курехина в общежитии МИФИ, где на сцену впервые вышел Егор Летов, проводил эротические фотовыставки, а теперь служил президентом Подольского рок-клуба – и сам факт наличия такового в 200-тысячном подмосковном городке говорит о том, насколько востребован был этот жанр в Советском Союзе. Наконец, будущий создатель фестиваля «Кинотавр» Марк Рудинштейн незадолго до «Подольска-87» вышел из тюрьмы, куда попал за организацию нелегальных выступлений, и теперь работал в подольском Парке культуры и отдыха. Находящийся там Зеленый театр и стал площадкой для фестиваля.

«Подольск» растянулся на три дня. В его лайн-апе было полдюжины групп, которые потом войдут в канон советского рока, и вдвое больше групп, которые быстро забудут. Но дело не только в лайн-апе. Все как-то совпало.

И лихорадочное объявление о мероприятии, опубликованное в «Московском комсомольце» всего-то за неделю до старта, которое привело к тому, что воскресным сентябрьским утром у станции метро в Царицыно собралась толпа желающих размером куда больше трех с половиной тысяч человек, помещавшихся в тот самый Зеленый театр. Рудинштейн продавал билеты из старенького ЛИАЗа и на нем же был вынужден ретироваться, когда билеты кончились.

И внезапный запрет фестиваля распоряжением главного управления культуры Мособлисполкома за два дня до старта, который, по словам Колупаева, удалось преодолеть, когда они с Рудинштейном явились на прием к заместительнице министра культуры и убедили ее в том, что в группах с названиями вроде «Цемент» и «Телевизор» играют простые заводские ребята.

И организационный хаос, способствовавший примерно такому же сокращению дистанции, как в Крыму, причем с участием буквально тех же персонажей. Ленинградцев, как особо почетных гостей, поселили в роскошный по советским меркам пансионат, остальным иногородним повезло меньше. Музыкантов, как излагал по горячим следам Гурьев, «депортировали на заброшенную и полуразрушенную турбазу, куда вела длинная ночная дорога через какую-то мрачную степь, по которой, по слухам, бегали волки. Ночью по турбазе кровавым призраком бродил пьяный Ник Рок-н-ролл».

И сами песни участников, которые вследствие всех вышеизложенных обстоятельств обрели некий внятный общий экзистенциально-протестный посыл: как сформулировал один из посетителей, это был «фестиваль упреков» советскому обществу. Субботний вечер, например, завершался сетом архангельских хард-рокеров «Облачный край», в финале которого гитарист триумфально разбил свой инструмент: «„Урал“ победно завершил полет, врезавшись грифом в пивэевский динамик. Стоял безумный рев, летали чепчики, стенали хозяева аппарата, метались дружинники в повязках, а надо всем этим царил горделивый [вокалист „Облачного края“] Рауткин, все еще ревущий в микрофон как заклинание: „Вот так! Вот так!“» – и, в общем, всем собравшимся было понятно, что «так» – это как-то незаконно и правильно.

И закономерное ощущение заманчивой опасности происходящего. Когда группа «Телевизор» исполняла песню «Три-четыре гада» с понятным намеком на государственную верхушку, кто-то несколько раз пытался выключить рубильник. Когда играли ленинградские панки «Объект насмешек», у пульта звукорежиссера появился человек с удостоверением и начал заглушать особенно нецензурные строчки. Сразу три группы произнесли со сцены слово «блядь», причем Дмитрий Ревякин из «Калинова моста» сделал это так ярко, что группу лишили лауреатской премии (ее вручали деньгами, так что санкция была ощутимой). В последний вечер фестиваля по толпе прошел слух, что на выходе из Зеленого театра их караулит толпа гопников, и собравшиеся начали готовиться к битве.

И даже погода, соорудившая «Подольску» идеальную драматургию: закрывавший фестиваль сет «ДДТ» проходил под проливным ливнем, Шевчук метался по сцене босой и полуголый, не боясь электрошока (риск был вполне реальным – в самом начале концерта на сцене взорвался портал), вздымал руки вверх и кричал про весну и революцию. Последствия – допрос Колупаева в КГБ с цитированием крамольных текстов песен, покаянная публикация в «МК» о том, что мероприятие превратилось «в демонстрацию моральной распущенности и идейной незрелости», увольнение директора подольского парка – уже были не так важны.

Все происходящее снимали телевизионщики. На YouTube можно найти ролик с выступления эстонских панков J.M.K.E. (из-за причесок с ирокезами вне сцены организаторам фестиваля приходилось приставлять к ним милиционеров, чтобы музыкантов не побили). В течение десяти секунд камера смотрит в толпу, и в ней отчетливо виден ликующий длинноволосый парень в очках и черном пиджаке. Это Егор Летов.

Там же его впервые увидел Сергей Гурьев. «Мне на него показывает Ник Рок-н-ролл и спрашивает: „Знаешь, кто это?“ – вспоминает он. – А там была дикая тусня, все носятся, прыгают, бегают. И вот рядом с пресс-центром стоит невысокий, неброский волосатый человек в очках. Он стоит, как соляной столп, и смотрит в землю. Такое ощущение, что он, как Хома Брут, круг магический вокруг себя очертил, и к нему демоны тусовки пробиться не могут – он стоит в этом круге совсем один».

«Подольск» потом часто называли советским «Вудстоком» – имея в виду состоявшийся летом 1969 года фестиваль, ставший самым звонким и оптимистическим событием эпохи хиппи, как бы наглядно показавший, что новая молодежь может предаваться любви и экстазу без охраны. Проводил эту аналогию, в том числе, и Летов. «Я застал советский „Вудсток“ – последний, наверное, отчаянный, чудесный всплеск детской, чистой, живой радости – в годах 1984–1988, – говорил он несколько лет спустя. – Я застал праздник, я был на него приглашен. Такого больше не будет». Кроме сибирских земляков, в Подольске не играли группы, по-настоящему близкие Летову, – но сама атмосфера «великой свободы» заразила и его. «Ну, [это был] просто праздник, – вторит Гурьев. – Адекватные люди, которые в большом количестве приходят на правильные мероприятия, радуются тому, что там происходит. Никакого коммерческого говна, никакой власти денег».

В какой-то момент Летов настолько загорелся происходящим, что решил сам выйти на сцену. В последний день на фестивале выступала новосибирская группа «Бомж», которую Летов и Янка хорошо знали – ее лидер Джоник даже присутствовал на том самом первом неудачном квартирнике «Обороны» в 1986 году. «„Бомж“ играли лютый панк с совершенно бесстрашными текстами. Вокалист орал, как недорезанный: „Я в диапазоне УКВ, а ты в диапазоне КГБ“, – рассказывает Александр Кушнир. – И в буйной голове Летова возник план: на сцене остается ритм-секция,