«Жизнь – счастливая сорочка». Памяти Михаила Генделева - Елена Генделева-Курилова

я, – и, наконец, дойдя до последнего стихотворения «Серебряная осень Палестины», – я окончательно была пленена. Это стихотворение было так близко, так понятно мне тогда, в дни, когда я думала, что теперь прошлого мне не вернуть, и вот теперь я здесь, где все мне непривычно, все непонятно, но со стихами Генделева становится легче.

Это было мое первое знакомство с Генделевым, а потом – довольно скоро – меня с ним познакомил Лев Меламид. Я тогда очень обиделась, потому что Лева предъявил меня Генделеву на предмет оценки – вот с какой «новоприбывшей» москвичкой познакомился, дескать, зацени! И Генделев «заценил», видимо так, что Лев потом на мне женился, и мы, собственно, до сих пор с ним женаты и даже родили двух сыновей…

Мы очень подружились с Мишей, он даже учил меня готовить, дал мне несколько чудесных рецептов и звал меня «Манюня», и я совсем не обижалась. О том, что он большой поэт, мне было ясно давно, но истории с ним происходили всегда какие-то невероятные, и все это было в духе его бурного характера, яркого, сумасшедшего. Я думаю, что не ошибусь, если подчеркну, что Лева Меламид был самым близким для Миши человеком, и не только потому, что они какое-то время жили вместе, а по многим и многим другим причинам. Миша, кстати, очень требовательно относился к Леве, считал его хорошим, но «ленивым», как он мне говорил, писателем. «Писать он должен! У него отлично получается!», – вскрикивал он, когда виделся со мной.

И вот во времена их совместной жизни в мансарде Генделева с ними произошла одна из таких сумасшедших историй.

Кафе «Атара», которое так любили многие иерусалимцы, и которого сегодня уже нет, – в те времена, в 80-е годы, было одним из самых популярных в Иерусалиме. Однажды Генделев и Меламид, проживавший у Миши, обнаружили, что запасы их спиртного закончились. Без алкоголя вообще? Как можно? Но на дворе был поздний вечер, ночных магазинов тогда еще не было, но вот «Атара» была открыта по доброй традиции «до последнего клиента». Они зашли в кафе и увидели на верхней полке в баре вожделенные бутылки водки и всякие другие алкогольные напитки. Но водке было отдано преимущество. Спросив у бармена, можно ли приобрести пару бутылочек и получив положительный ответ, они были приятно удивлены тем, что здесь водка стоила намного дешевле, чем в супермаркете. С тех пор, как только спиртное заканчивалось, они отправлялись в соседнюю «Атару» и затаривались там своей водкой. Но вот однажды, когда они пришли пополнять свои запасы, хорошо знакомый им бармен, оглянувшись, присвистнул и сказал, что «чего-то нет вашей водки, пойду посмотрю в кладовой». Его долго не было, наконец, он вернулся и, глядя на друзей расширенными глазами, сказал фразу, ставшую легендарной. Он сказал: «Ребята! Вы выпили все запасы водки со времен Британского мандата!»

Я даже не могла представить, как будет не хватать нам Миши Генделева – Миши-поэта, Миши-кулинара, Миши-собеседника, Миши – близкого друга. Эта книга воспоминаний о Генделеве оживит о нем память, откроет его талант, возможно, совсем другим людям, а главное – не даст и нам забыть его и его стихи.

Аркан Карив

Мишенька

Фрагмент из романа «Однажды в Бишкеке»

Когда мы познакомились пятнадцать лет назад, он был моложе меня сегодняшнего, он был нищим и бешеным, а в его мансарде диваном служила уложенная на две табуретки доска. Сидя на этой занозливой доске, я декламировал наизусть его стихи и признался, что приехал в Израиль по двум мотивам – чтобы смыться от родителей, и чтобы подружиться с величайшим из ныне живущих русским поэтом. «После Бродского!» – воскликнул Генделев. Он записал меня в любимцы и сразу же удостоил чести быть его секундантом. Какой-то обманутый муж вылил на Поэта ведро словесных помоев, не оставив другого выхода, как только предложить рогоносцу выбрать оружие. Но время для поединка Генделев назначил сам. В пять утра мы спустились к площади Сиона. Над безлюдным городом парил тонкий романтический туман, сливаясь с белой рубахой дуэлянта. В пять тридцать Генделев объявил, что, согласно дуэльному кодексу, считает не явившегося противника трусом, а себе записывает победу, и мы на радостях пошли пить кофе в кафе «Атара». Это была не первая и не последняя из многочисленных дуэлей. Генделев разбрасывал картели направо и налево, как Пушкин, – при малейшем намеке на задетую честь, и так же, как у Пушкина, все его дуэли оканчивались бескровно. Но, если Александр Сергеевич иногда все же вставал к барьеру, а уж там, после того как противник промахивался, стрелял в воздух и с криком «Кончай дурить, чучело ты этакое!» бежал обниматься, то поединки Михаила Самуэлевича расстраивались без единого выстрела. Потому что в наше подлое время утеряны понятия о чести, и никто из тех, кому он бросал вызов, не воспринимал этого всерьез.

А до того, как мы познакомились, Мишенька был совсем молодой. Не пытаясь реконструировать его жизнь в тот период, когда я еще не служил ее очевидцем, скажу только, что в ней всегда царили две страсти: война и тоска по большой и белой русской женщине – значительно более крупной, более белой и более русской, чем сам Генделев. Имейте в виду все, особенно дамы: романтический выбор ни в коей мере не отражает изощренности нашей умственной жизни.

Войны в те времена случались в Израиле чаще, чем большие русские женщины, и Генделеву подфартило с Ливанской. Он большой выдумщик, наш Поэт, но на войне действительно побывал. Военврачом. Есть фотографии и свидетельства очевидцев, не говоря уже о свидетельствах поэтических:

Сириец

внутри красен, темен и сыр

потроха голубы – видно – кость бела

он был жив

пока наши не взяли Тир

и сириец стал мертв

– инш’алла —

В следующей главе, когда Генделев будет выступать при большом стечении народа, вы сможете услышать его стихи и убедиться, какое гипнотическое воздействие оказывают они на публику в авторском прочтении. Это всегда так было. Но понадобились долгие годы, прежде чем Дар принес Поэту славу и достаток.

* * *

– Что ж, мальчик мой, даже не знаю, как мне теперь к тебе относиться. Да: это уже литература! Это, безусловно, литература. А ты у меня, значит, теперь писатель? Я должен к этому привыкнуть, мой мальчик, я должен к этому привыкнуть.

Длинными сухощавыми пальцами Генделев теребил воздух. У меня по животу разливалось тепло. Говори, Мишенька, говори! И делай так пальчиками.

– Но! – отпечатал Генделев и взял паузу.

Какое еще «но»?

– Это, конечно, не роман.

Не роман? А что же?!

– Это – заявка на роман.

Моя расширявшаяся вселенная съежилась в точку.

– Значит, я предлагаю следующее: мы с тобой вдвоем садимся и начинаем работать. Да. Не откладывая, прямо сейчас. Давай-ка, мой мальчик, за клавиатуру!

Мне захотелось убежать и надраться в одиночестве, но я покорно сел за клавиши. Отказать мэтру было немыслимо, он бы на полном серьезе смертельно обиделся, а я скорее сожгу свою рукопись кнопкой «Delete», чем обижу Мишеньку.

«В детский сад мою любовь приводил дедушка».

– Здесь нужна инверсия, мальчик. Здесь необходима инверсия. В детский сад любовь мою приводил дедушка. Ну! Совсем другое дело! Сам-то чувствуешь?

Поглумившись таким образом надо мною с полчасика и наскучившись ролью наставника, Мишенька обратил свой никогда не остывающий пыл на общение с Джумагюль, а я с облегчением закрыл файл, велев компьютеру ничего не сохранять. […]

Я обещал Генделеву, что, когда он умрет, я буду водить в Иерусалиме экскурсии по его конвертированной в дом-музей Мансарде. И я уже начал репетировать.

Все, что вы видите перед собой и вокруг, было нажито долгим и непосильным собирательством. По блошиным рынкам, по свалкам и комиссионкам, по квартирам подруг. Яркие предметы гардероба: котелки, фуляры, пенсне. Жалкие элементы роскоши: бранзулетки, лепнина, пепельницы. Ну