«Жизнь – счастливая сорочка». Памяти Михаила Генделева - Елена Генделева-Курилова

и Педро, конечно, – железный рыцарь размером со взрослого пингвина. Похищен в Лондоне и доставлен в Израиль поклонниками. Это что касается гостиной. Перейдем в спальню.

Как нетрудно заметить, она напоминает каюту корабля. Здесь тесно, сумрачно и много книг. Хозяин их читал, курил через длинный мундштук сигареты, наслаждался сериалами. Корабль плыл, гости не переводились. Но однажды приходило вдохновение. Тогда он наглухо запирал двери Мансарды, отключал, если он еще не был отключен за неуплату, телефон и порывно брался за перо. Ни компьютера, ни машинки Поэт не признавал. Он был умней своего народа, но печатать не умел совсем. Зато как готовил! Вернемся в гостиную, друзья, и скорее к столу.

Его авторская стряпня была дитя брутальной бедности. «Из качественных продуктов чего-нибудь приготовит даже невеста», – горько усмехался он и, добавляя щепотками снадобья, варил суп из топора. Дом Генделева никто не покидал голодным.

Нужда способствует поэзии до известного предела, а потом начинает злить и тяготить. Генделев на нищету злился ужасно, спортивной такой злостью: «Того, кто произнес: “поэт должен страдать”, найду в аду! – чтобы по рылу дать».

Помню хмурый зимний день. Мы сидели вон там, у окна, пили кофе. Под окном, на улице щипал арфу одетый царем Давидом рыжий американец. Желтый иерусалимский камень зданий плакал вместе с погодой. Генделев щелкнул суставами своих паганиниевских пальцев и пробормотал: «Пора становиться чистеньким старичком».

Знаю, кабинетные исследователи жизни и творчества со мной не согласятся, но я-то абсолютно убежден: новый Дар открылся после того, как Генделева хватил инсульт и его перекосило. Если до удара у кого-то еще были сомнения, похож или не похож, то после ни у кого вопросов уже не возникало. И вместе с подтвержденным обличьем иностранного консультанта пришла гипнотическая сила. Раньше перед Поэтом были не способны устоять только женщины, теперь наступил черед банкиров и олигархов. Они искали его общения, млели от звуков его речи, таяли в лучах его ауры и были счастливы платить за сопричастность любые деньги. В образе полюбившегося всем нам Воланда началось триумфальное шествие Михаила Самуэльевича к бессмертию.

Лена Зайдель

Первое знакомство

«Часов пробивается стебель в петлице вокзала…»([30])

Я внимательно разглядывала начало шестой строфы стихотворения «Вокзал Инферно», опубликованного в литературном разделе газеты «Наша страна». Под стихотворением стояла подпись: М. Генделев. Стихотворение показалось мне занятным, я запомнила фамилию автора и вернулась к первой строфе:

Пес к ней приблизился руки лизать смирный —

белые она подставляла руки.

Помню, я тогда задумалась: стала бы я подставлять свои руки под язык пса?.. Затем поморщилась, перечитала еще раз, представляя как, сидя в кафе на вокзале, мой спутник галантно произносит:

…и, пожалуйста,

вермута – даме…

Я обнаружила это стихотворение в конце 70-х, задолго до встречи с Генделевым. На момент обнаружения мне было лет приблизительно пятнадцать. Тогда я еще не имела четкого представления о вкусе вермута, но предположила, что вермут, должно быть, не лучший алкогольный напиток, так как было сказано:

в мертвом море есть мертвые броды.

Перейдя, и заказывают эту отраву.

В январе 1976 года мы, в составе двух семей (мои родители, я и семья моего дяди), приехали из Ленинграда в Израиль. В те времена я читала все без разбора, иногда по своей прихоти, иногда – следуя советам родителей, учителей и друзей. Мой юношеский список литературы тех лет был довольно пестрым: я читала Стефана Цвейга (по совету мамы), Эмиля Золя (потому что все читали), Хаима Нахмана Бялика (потому что его стихи были обязательной частью школьной программы), Шауля Черниховского (по той же причине), Солженицына (потому что его книги долго были под запретом), Светлану Аллилуеву (потому что все обсуждали «Двадцать писем к другу»), Лао-Цзы (по совету Бори Юхвеца, считавшего, что каждый художник должен иметь представление о Великом Дао), а также Блока, Хармса, Цветаеву, Давида Авидана[31], Йону Волах[32] и других популярных израильских поэтов. Кроме того, я старательно отслеживала журнальную периодику на русском языке, заглатывая абсолютно все, что попадалось под руку. В первые годы жизни в Израиле я читала газету «Наша страна» от корки до корки, отчаянно надеясь понять хоть что-то про эту загадочную страну, жадно вчитывалась в тексты журналов «Время и мы», «Эхо» и «Сион»… Во всем этом литературном хаосе, бродящем в моей подростковой голове, предо мной периодически всплывало имя Генделева. Нарвавшись на очередное стихотворение, я обычно перечитывала его по нескольку раз, иногда заучивая наизусть. Позже, уже будучи солдаткой (тайно пишущей стихи в стол), патрулируя на дежурстве и разглядывая от скуки панельные домики военной базы, я не раз повторяла про себя строку:

…Совсем – и безнадежно запустили заслуженный

колониальный стиль…[33]

Первая встреча

Как-то раз, (в году, приблизительно, 1984-м), в возрасте 22-х лет, уже будучи студенткой художественного вуза, я оказалась на чрезвычайно многолюдном литературном вечере в Тель-Авиве. Вошла в переполненный зал и услышала голос Савелия Гринберга[34], звучно читающего на иврите стихи Гавриэля Мокеда[35], которые сегодня, в 2024-м, кажутся мне как-то неожиданно похожими на военные стихи Генделева:

Эйнэни иш хэрев, амар иш хэрев, / ха’рауй ленаэль крав казе. /  Эйнени иш хэрев, амар иш хэрев, / ха’матим лехатхиль крав казе…[36]

(Не я тот меченосец, сказал меченосец, / Не я удостоюсь вести эту битву

Не я тот меченосец, сказал меченосец, / Не гожусь я в зачинщики этой битвы…)

Правда, я тогда еще не знала, что эти строки принадлежат Гавриэлю Мокеду, они просто врезались мне в память. «Эйнени иш хэрев, амар иш хэрев…»[37] тихо повторяла я, пробираясь сквозь толпу. И тут, словно из ниоткуда, предо мной возникла стильная невысокая фигура, одетая в черное. Улыбаясь смуглым лицом и слегка покачиваясь, фигура произнесла ласковым голосом:

– Здравствуйте, меня зовут Миша Генделев. Вы меня, наверное, не знаете, я поэт…

Так как я молчала, он продолжил:

– Мне бы очень хотелось с Вами познакомиться. Как Вас зовут?

В течение нескольких секунд я пристально разглядывала Генделева и успела заметить, что он как-то не слишком твердо стоит на ногах и жестикулирует несколько невпопад. Несмотря на подмеченную мной легкую неустойчивость генделевской фигуры, мне почему-то не пришло в голову сделать несложный вывод: стоящий передо мной человек попросту изрядно пьян. Я решила, что он, наверное, всегда такой и сказала:

– Меня зовут Лена Рабинович[38]. Я знаю кто Вы.

– Ах вот как! – обрадовался Генделев, – Тогда не могли бы ли Вы дать мне номер Вашего телефона?..

Тут бы мне обрадоваться такому неожиданному вниманию со стороны заочно любимого поэта; взять бы да рассказать, как мне нравятся его стихи, и что слежу за публикациями, и рада знакомству… Но вместо этого я сказала:

– У нас есть общие знакомые. Я служила в армии вместе с Э. Г. и П. К. Если Вам так необходим номер моего телефона – можете обратиться к ним.

– Простите, а не проще ли будет, если Вы сами…? – спросил Генделев, раскачиваясь, словно в спину ему дул сильный ветер.

– Нет, не проще… – ответила я, направляясь к выходу.

Вторая встреча

Генделев позвонил на следующий день. Мы договорились встретиться в кафе