От интернационализма к постколониализму. Литература и кинематограф между вторым и третьим миром - Росен Джагалов

наркома иностранных дел СССР), начали переводить на иностранные языки русскую классику и раннесоветскую литературу. В 1982 году, когда отдел литературы за год выпустил более 400 наименований русской и советской прозы, став крупнейшим из четырех отделов литературы на иностранных языках, его преобразовали в самостоятельное издательство «Радуга». К тому времени редакторы при отборе текстов для перевода уже нередко уходили в сторону от почтенной классики и включали в план более спорную современную советскую литературу, например романы Валентина Распутина и Чингиза Айтматова. Некоторые переводы «Прогресса» доходили до аудитории не только в более традиционном книжном формате, но и при посредстве Московского радио (Radio Moscow), тоже вещавшего на нескольких десятках языков (в 1980‑е годы их число достигло максимума – семидесяти пяти) и предлагавшего широкий выбор литературных передач, особенно популярных у незападных слушателей.

В целом уже сам объем переводов, выполненных в «Прогрессе» и его предшественниках, делает это издательство уникальным объектом изучения для историков и теоретиков перевода. В своих творческих поисках, стремясь выработать переводческие стандарты, переводчики, работавшие для ИТИР, «Издательства иностранной литературы» и журнала «Интернациональная литература», в конечном счете пришли к методу «адекватного», или «реалистического», перевода, то есть отдавали предпочтение вольному художественному переводу перед буквалистским. На разных этапах своего существования издательство проводило множество переводческих семинаров, предлагая своим сотрудникам и остальным жителям Москвы разные возможности для совершенствования навыков перевода. Однако выполнение куда более трудной задачи – перевода русской литературы на иностранные языки, особенно неевропейские, – оставалось весьма неоднородным по качеству. В письмах читателей в редакцию – никогда не публикуемых, но аккуратно сохраняемых – содержались как восторженные похвалы, так и резкая критика. В одном из таких писем Хуссейн Джоши Икбал из Нью-Дели писал в 1961 году:

Я прочитал все ваши книги на языке урду, изданные в Москве, за исключением тех, которые невозможно достать. Мне очень понравилось то, что почти в каждой вашей книге в конце напечатано обращение к читателю [имеется в виду содержавшаяся на последней странице книг «Прогресса» просьба направлять в редакцию письма с мнениями о конкретном издании, а также предложениями по переводу и оформлению будущих публикаций]. Мне давно хотелось высказать свои соображения относительно прочитанных книг. Переводы книг оставляют хорошее впечатление. Особенно хороши книги в переводе Анвара Азима и Зои Ансари. Другие переводы страдают подчас некоторыми недостатками: носят несколько дословный характер, а порой предложение на урду сохраняет английскую или русскую конструкцию, что, конечно, недопустимо. В переводах трудно уловить стиль писателя. Например, после прочтения книг «Мать» Горького, «Казаки» Толстого, «Тарас Бульба» Гоголя, «Отцы и дети» и «Рудин» Тургенева, «Как закалялась сталь» Островского, «Повести Белкина» и «Дубровский» Пушкина остается впечатление, что все они написаны одним и тем же писателем или у всех писателей один и тот же стиль[212].

Людмила Александровна Васильева, один из ведущих российских специалистов по индийской литературе, подтвердила верность этого наблюдения. Она противопоставила переводы русской литературы на хинди, выполненные Бхишамом Сахни, лауреатом премии «Лотос», – переводы, не только несущие на себе печать таланта крупного писателя, но и точно улавливающие стиль оригинала, – блеклой прозе другого видного переводчика русской литературы на хинди, Мадана Лал Мадху. Как и в других аспектах советского литературного интернационализма, в выборе переводчиков случались и удачи, и промахи. Васильева также выделила переводы на хинди, выполненные Манавендрой Гуптой, выпускником Университета дружбы народов и инженером по специальности: прекрасное знание русского языка позволяло ему обходиться без английских переводов, на которые в значительной мере опирались оба его вышеупомянутых коллеги[213].

С 1963 года, после слияния «Издательства литературы на иностранных языках» и «Издательства иностранной литературы», «Прогресс» стал и главным каналом, по которому литературы Африки и Азии достигали советских читателей. (Другие советские издательства, в частности «Восточная литература», «Художественная литература» и «Молодая гвардия», тоже выпускали афро-азиатскую литературу, пусть и в значительно меньших объемах.) «Прогресс», тесно связанный с двумя ключевыми советскими культурными ведомствами, сотрудничавшими с Ассоциацией писателей стран Азии и Африки (Иностранной комиссией Союза писателей и Комитетом солидарности стран Азии и Африки), в 1960–1980‑е годы предлагал советским читателям современную литературу обоих регионов в не меньшем, а порой и в большем объеме, чем тот, каким располагала британская, американская или французская публика. Советские издательства, выпускавшие книги не на русском языке, такие как «Издательство художественной литературы имени Гафура Гуляма» и «Фан» в Ташкенте, «Мектеп» и «Жазушы» в Алма-Ате, «Ирфон» и «Адиб» в Душанбе, «Мектеп» во Фрунзе (ныне Бишкек), «Советакан грох» в Ереване, «Сабчота Сакартвело» и «Накадули» в Тбилиси, «Язычы» и «Гянджлик» в Баку, делали с изданий «Прогресса» перевод на языки своих республик. Что касается афро-азиатских писателей, в особенности членов Ассоциации писателей стран Азии и Африки, во множестве представленных среди публикаций «Прогресса», издание в СССР означало для них не только гонорар, но и культурное признание[214]. Кроме того, «Прогресс» мог рассылать иностранным писателям приглашения либо поработать в Москве в качестве переводчиков (как в случае с уже упомянутым лауреатом премии «Лотос» Бхишамом Сахни), либо просто посетить столицу (обычно такие визиты организовывались совместно с Союзом писателей). В обоих случаях СССР таким образом помогал африканским и азиатским писателям увеличить свой символический и денежный капитал.

Советские читатели и афро-азиатская литература

В последнем разделе этой главы я схематически обрисую историю рецепции афро-азиатской литературы советскими читателями в постсталинскую эпоху и поговорю об одном из ограничительных факторов советского интернационализма.

Нельзя сказать, чтобы советские читатели, особенно принадлежавшие к интеллектуальной элите, отвечали взаимностью на интерес Азии и Африки к русской литературе. На первый взгляд такое равнодушие вызывает недоумение. Если судить по содержанию журнала «Иностранная литература», советского окна в современный литературный мир, литература Африки и Азии должна была в значительной мере привлекать внимание советских читателей. В конце концов, около 460 из 2270 рецензий, статей и предисловий (то есть более 20 процентов), опубликованных в журнале с 1955 по 1974 год, были посвящены литературам Африки и Азии[215]. Конечно, если говорить об отдельных странах, то число статей колебалось в диапазоне от восьмидесяти четырех текстов о китайской литературе до одного-единственного о малавийском писателе, но энциклопедическое освещение незападного литературного процесса тем не менее впечатляет.

Проблема заключалась как раз в том, что содержание «Иностранной литературы» неадекватно отражало интересы советских читателей, особенно интеллигенции, составлявшей бо́льшую часть ее аудитории. По словам Александра Яковлевича Ливерганта, нынешнего редактора журнала, в советское время его предшественники печатали афро-азиатскую литературу просто «для поддержания баланса»[216]. Иначе говоря, если редакция собиралась опубликовать рассказ Эрнеста Хемингуэя или другой «смелый» текст, ей приходилось ставить в номер и какой-нибудь «политически прогрессивный» материал, скажем подборку вьетнамской поэзии с воинственной антиамериканской риторикой.

Хотя объяснение Ливерганта весьма приблизительно и, как мы увидим далее, не совсем точно отражает положение дел, это хорошая отправная точка для разговора о рецепции афро-азиатской литературы в СССР. В то время как «Иностранная литература» и «Прогресс» создавали подробнейшую карту литературного мира, интерес советских читателей к незападным литературам не шел ни в какое сравнение с ненасытным любопытством, которое пробуждали тексты из Западной Европы и США. Именно с последними чаще всего были связаны комментарии и пожелания советских читателей, присылаемые в журнал в форме «писем в редакцию», на которые редакторы аккуратно отвечали и которые подшивали к архиву. Этот жанр, ставший предметом блистательного исследования Дениса Козлова, представляет непревзойденный материал для изучения литературной рецепции[217]. Поскольку речь шла все-таки о частной переписке (лишь мизерная доля таких писем появлялась на страницах журнала), в письмах часто содержались критические замечания, немыслимые в публичных высказываниях. Если «читатели „Нового мира“», о которых пишет