Достоевский и шесть даров бессмертия - Гаянэ Левоновна Степанян

Поведение Настасьи Филипповны, бросающей деньги в огонь, окружающие также понимают как юродство. Но если Соня говорит о своей вере без оглядки на реакцию Раскольникова, то Настасья Филипповна сознательно эпатирует обидчиков, игнорируя общественные приличия. В отличие от Сони, ею движет оскорбленное самолюбие, а ее жест являет собой упрек и вызов Епанчину, Тоцкому, Рогожину, Ганечке – всем, кто оскорбил женское достоинство.

2. Гордость.

Гордость проявляет уже Лиза в «Записках из подполья»: когда Подпольный сует ей пять рублей ассигнациями, напоминая, что она всего лишь проститутка и ей над ним не возвыситься, она бросает деньги и уходит, хотя эти пять рублей ей много нужнее, чем Настасье Филипповне сто тысяч, брошенные в огонь. Горда и Екатерина Ивановна из «Преступления и наказания», которая «пол сама моет и на черном хлебе сидит, а неуважения к себе не допустит». Софья Долгорукова, относящаяся к типу кротких, обрадовавшись сначала ласке Версилова, после оскорбилась, восприняв ее как унизительную милостыню.

Гордость героинь становится внутренним стержнем, позволяющим им сохранять свое человеческое достоинство и нравственную высоту даже в страшных и унизительных обстоятельствах. Непременная гордость, свойственная даже кротким, делает их способными к бунту. Так, кроткая Сонечка не скрывает своего возмущения словами Раскольникова о том, что он не человека, а вошь убил, и бросает гневную реплику: «Это человек-то вошь?» А в одном из обобщающих итоговых рассказов «Кроткая» одна глава так и называется: «Кроткая бунтует».

3. Истеричность.

Моэм, заметивший общую для всех героинь истеричность, прав: Сонечка в разговорах с Раскольниковым почти всегда на грани нервного срыва, эпизоды с Настасьей Филипповной почти всегда заканчиваются истерикой, Катерина Ивановна в «Преступлении и наказании» всегда в нервном возбуждении разной силы, случаются истерики и у Софьи Андреевны, гражданской жены Версилова, и у Катерины Ивановны в «Братьях Карамазовых».

Но непременная истеричность героинь объясняется не ущербным представлением Достоевского о женщинах, а тем, что усиление нервозности в ткани повествования – это стилистическая черта писателя. В связи с ней уместно еще одно замечание Моэма в его «Записных книжках»: «Персонажи, населяющие грандиозные полотна Достоевского, выписаны, как и у Эль Греко, крупнее, чем в натуральную величину, и они тоже выражают себя необычными и прекрасными жестами, какими-то знаками. Нам кажется, что эти знаки полны глубокого смысла, хотя его и невозможно уловить. Да, оба были гениями в великом искусстве – искусстве многозначного жеста. Леонардо да Винчи, а он кое-что смыслил в ремесле, утверждал, что это самый важный дар у портретиста».

Героини Достоевского и традиции русской литературы

Героинь Достоевского, несмотря на их нервозность, несмотря на нищету и занятия проституцией, с другими героинями русской литературы связывают доброта, искренность, кротость, способность к состраданию, милосердию и любви, нравственности, вере. Они находятся в одном ряду с Татьяной Лариной, Машей Мироновой, Машей Троекуровой, Лизой Калитиной, Наташей Ростовой.

！

Коренное отличие героинь Достоевского от героинь Пушкина, Толстого и Тургенева заключается в том, что те его героини, которые близки к идеалу, – это обычно «падшие» женщины. В русской литературе трудно найти образ счастливой любовницы или содержанки и невозможно найти образ счастливой проститутки.

Но Достоевский вопрос о счастье для своих героинь решает, исходя не из объективных обстоятельств их жизни, а из обстоятельств субъективных: возможность счастья или обреченность на несчастье определяется у Достоевского наличием материнского инстинкта. Поэтому надежду на будущее, хоть и не всегда реализованную, мы ощущаем в отношении двух типов героинь – кротких и юродивых, способных к материнской любви, состраданию, приятию и жалости. Среди юродивых «поминутно беременна» Лизавета в «Преступлении и наказании», грезит о ребеночке Мария Тимофеевна Лебядкина и рожает Лизавета Смердящая. Среди кротких – это Соня, благодаря состраданию которой возможно перерождение Раскольникова, и Софья Андреевна, остававшаяся двадцать лет с Версиловым.

Важность идеи материнства для Достоевского прослеживается не только в творческом, но и в житейском отношении. По воспоминаниям Анны Григорьевны Достоевской, писатель был дружен с вдовой поэта и писателя А. К. Толстого, Софьей Андреевной Толстой. Достоевская рассказывает, что однажды «Федор Михайлович, говоря с графиней о Дрезденской картинной галерее, высказал, что в живописи выше всего ставит Сикстинскую мадонну» и пожаловался, что у него нет хорошей фотографии картины. Графиня подарила писателю фотографию на день рождения в 1879 г., и Анна Григорьевна вспоминает о значении этого подарка для мужа: «Сколько раз в последний год жизни Федора Михайловича я заставала его стоящим перед этою великою картиною в таком глубоком умилении, что он не слышал, как я вошла, и, чтоб не нарушать его молитвенного настроения, я тихонько уходила из кабинета».

！

Роковые или несостоявшиеся любовницы во вселенной Достоевского не способны ни к приятию, ни к материнской любви, ни к прощению. Среди таковых Катерина Ивановна Верховцева и Настасья Филипповна Барашкова.

Любовь и женщины в художественной вселенной Достоевского

Стихийное начало в мужской судьбе…

Есть ли в произведениях Достоевского счастливая любовь?

К. В. Мочульский сформулировал позицию, которая стала общепринятой: «Достоевский только упоминает о счастливой любви, но изображает всегда любовь несчастную». О том же пишет и З. Гиппиус: «Только в одном романе Достоевского ясное указание на любовь истинную, полную, должную: любовь Раскольникова и Сони… Но любовь эта осталась неизображенной, роман – ненаписанным: он лишь обещан в “Преступлении и наказании”…»

Бердяев в эссе «Миросозерцание Достоевского» описывает природу любви: «Все творчество Достоевского насыщено жгучей и страстной любовью. Все происходит в атмосфере напряженной страсти. Он открывает в русской стихии начало страстное и сладострастное. Ничего подобного нет у других русских писателей».

Философ считает, что мир Достоевского – исключительно мужской, что женщина играет роль стихии, определяющей мужскую судьбу, но никак не имеет самостоятельного субъектного значения: «Тут любви принадлежит совсем иное место, чем у Пушкина любви Татьяны или у Толстого любви Анны Карениной. <…> Женщине не принадлежит в творчестве Достоевского самостоятельного места. Антропология Достоевского – исключительно мужская антропология. <…> женщина интересует Достоевского исключительно как момент в судьбе мужчины <…>. Человеческая душа есть прежде всего мужской дух. Женственное начало есть лишь внутренняя тема в трагедии мужского духа, внутренний соблазн».

Потому и образов прекрасной, гармоничной любви, по мысли философа, мы у Достоевского не найдем: «Какие образы любви оставил нам Достоевский? Любовь Мышкина и Рогожина к Настасье Филипповне, любовь Мити Карамазова к Грушеньке и Версилова к Екатерине Николаевне, любовь Ставрогина ко многим женщинам. Нигде нет прекрасного образа любви, нигде нет женского образа, который имел бы самостоятельное значение. Всегда мучит трагическая судьба мужчины. Женщина есть лишь внутренняя мужская трагедия».

Решая вопросы человеческой судьбы, Достоевский решает прежде всего вопросы мужской судьбы – Раскольникова, Ставрогина, Кириллова, Мышкина, Версилова, Ивана, Дмитрия и Алеши Карамазовых: «Это не есть судьба Настасьи Филипповны, Аглаи, Лизы, Елизаветы Николаевны, Грушеньки и Екатерины Николаевны. Это – мужская судьба. Женщина есть лишь встретившаяся в этой судьбе трудность, она не сама по себе интересует Достоевского, а