Зов Гималаев. В поисках снежного барса - Билл Крозье

Звали его Пхурпа Тинли, и они с сыном собирались служить нам проводниками. Маленький Дордже был довольным мальчиком в ярко-красной курточке с прихотливым жёлтым орнаментом, меховыми воротником и манжетами и зелёной окантовкой спереди. Серые тренировочные штаны и китайские кроссовки дополнялись чёрно-красной шапочкой бини: вот вам и весь костюм. Дордже собирал фиолетовые цветки гималайской примулы (Primula denticulata), которая цвела повсюду в долине, и втыкал себе в шапочку. И пока мы тяжело шагали в разреженном воздухе, он скакал впереди как ни в чём не бывало. Отец его с помощью Чандры рассказал нам, что скоро мальчик поедет в Катманду учиться на монаха. Ему было шесть лет.

Дорога до Тсакханга заняла у нас полтора часа. Мы спустились к реке, через которую был перекинут старый узкий мостик, но у молитвенных барабанов повернули направо и двинулись на север. Там, где тропа резко шла в гору, стояла последняя на нашем пути стена мани. На неё был водружён великолепный белый череп яка, щеголявший огромными рогами. Дорога здесь была хоженая: по ней проходил последний участок коры вокруг Хрустальной горы. Кроме примулы, вдоль дороги цвели хрупкие сиреневые цветочки, гималайские горечавки (Gentiana ornata). Медленно поднимаясь в гору, мы часто карабкались по головокружительно высокому чортену, стоящему на хребте, а взобравшись на него и завернув за угол, понимали, что дальше нам забираться ещё выше.

Из последнего на нашем пути ущелья мы разглядели на склоне здания монастыря, который, похоже, не бедствовал. Здесь проходили Маттиссен и Шаллер, когда считали голубых баранов. Когда Маттиссен впервые посетил гомпу, на входе в неё сидели два монаха. Одному, чинившему свою обувь, на вид было около двадцати лет. Другой был постарше, и он был занят тем, что дубил козью кожу с помощью мозгов и тухлого масла. Этого монаха постарше автор назвал «симпатичным калекой», одетым в лохмотья. Монахи лишь молча кивнули Маттиссену. Прошло около десяти лет, и, прежде чем уйти с Хрустальной горы, Маттиссен снова посетил монастырь, чтобы отдать дань уважения ламе Ше, который, как ему сообщили, находился там на ретрите. На сей раз у входа ему встретился молодой монах-ученик, или трапа. Его звали Такла, и было ему двадцать два года. Из главной гомпы слышались песнопения: это был голос самого ламы. Вскоре он вышел к гостям на залитый солнцем уступ. Карме Тупджуку было пятьдесят два года, и родился он в Муктинатхе, в Мананге, к северу от Аннапурны. Когда ему было восемь лет, в нём узнали тулку, реинкарнацию прежнего ламы Ше. Следуя примеру предшественника из линии Кагью, великого Миларепы, новый лама много лет провёл в затворничестве. Теперь же он был навеки заключён в Тсакханге, поскольку ноги его страдали от артрита. Тупджук передвигался на костылях и едва мог одолеть длинную лестницу в гомпу.

Маттиссен описал «старика»-монаха как «внушительную персону с длинным орлиным носом и острыми скулами, как у индейца Великих равнин». Кожа у него была «красновато-медного» оттенка, зубы белые, волосы он носил заплетёнными в косу, одет был в старую кожаную куртку. На двери висела волчья шкура, которой он укрывался по ночам. Маттиссен долго беседовал с этим почтенным человеком из Ше, который, по его словам, не сводил глаз с Хрустальной горы и постоянно улыбался.

В день нашего визита, глядя на последний подъём к Тсакхангу, я увидел светлое, молочно-белое здание, где селились гости, а чуть дальше – здание побольше, яркую охровую гомпу, с украшениями и молитвенными флагами. Я без конца всё фотографировал. За монастырским комплексом вилась узкая тропа, поднимавшаяся по крутому холму к маленькой гомпе. Это была однокомнатная келья с чортеном примерно в километре от нас – гомпа Долма-Джанг, Зелёной Тары, настоящее жилище отшельника. За гомпой расположена уединённая пещера, в которой, как считается, медитировал Друтоб Сенге Йеше, прежде чем отправиться на бой с горным демоном. Лама Ше поведал Маттиссену, что год назад кочевники кхам-па украли из пещеры искусно сделанную статую богини: поэтому местные стали относиться к пришельцам с опаской и подозрением.

На юго-западе доминировала над окрестностями Хрустальная гора: пожалуй, мы нашли лучшую точку для обзора. У мостика, не доходя до стометрового подъёма на гомпу, лама остановил меня, а его сын Дордже указал в землю. Там обнаружился большой окаменелый аммонит, сантиметров пятнадцать в поперечнике, а вокруг него – камни с иными фрагментами. Мы ходили прямо по ним.

Странно было стоять здесь, на такой большой высоте, что и дышать трудно, и воображать, что когда-то всё вокруг, в том числе Хрустальная гора, лежало на тёмном дне океана Тетис. Добравшись до монастырских строений, мы осмотрели их снаружи. Именно этот монастырь снимали в фильме «Гималаи»: сюда Тинле приезжает на лошади, чтобы повидать сына-ламу и уговорить его помочь вести караван. Интерьерные съёмки для этих сцен делали в другом месте. На самом же деле главные ворота вели к деревянной лестнице, которая поднималась на маленькую открытую площадку, а оттуда можно было пройти в храм и жилые помещения. Приставная лесенка из брёвен, которую упоминал Маттиссен, вела на крышу, прилегавшую к горному склону, раскрашенному в глубокие землисто-бежевые, охровые и тёмно-серые тона, словно гигантская акварель. По краям были развешаны церемониальные знамёна, а за ними открывался ясный вид на Хрустальную гору. Верхнюю треть её покрывал снег, но вершина оставалась стального серого цвета. Никаких признаков горного хрусталя, в честь которого гора и названа, я не заметил.

Осматривая сумеречные помещения гомпы, мы увидели главную молельню, кухню и спальню ламы. Молельня была размером примерно четыре на пять метров и имела пышное убранство. Стены были выкрашены в густой красный цвет и украшены крупными благими эмблемами, которых существует восемь. С потолочных балок свисали знамёна и тхангки. На видном месте стояло несколько фотографий далай-ламы. На полках толпились десятки молитвенных книг. В комнате стояла метровая статуя Тары, перед ней – статуя поменьше, изображающая Будду Шакьямуни. Главный алтарь был обставлен вазами с цветами и павлиньими перьями. Были там и масляные лампы, и колокольчики, и морские раковины, и духовые инструменты, и богато украшенный барабан, удобно стоящий прямо у кресла ламы. По сравнению с этим помещением кухня представляла собой большой контраст: в ней было по-спартански скудно и серо. На стене висела маслобойка для часуймы, в центре располагался небольшой чугунный очаг. По всем стенам тянулись простейшие деревянные полки, на которых стояли китайские термосы, вазы и чашки. На одной полке громоздились кастрюли и чайники.

Наш новый знакомый лама, Пхурпа Тинли, развёл в кухонной плите огонь. Голыми руками он подбрасывал в пламя