Несчастные Романовы - Анна Михайловна Пейчева

Спустя 428 дней, 160 городов и 14 тысяч километров супруги вернулись в Петербург. Встретили их именно так, как и ожидалось, то есть никак. Екатерина словно не заметила прибытия сына и невестки. Хотя несколько распоряжений императрица все же сделала.

Как вспоминает фрейлина Алымова, Екатерина запретила великой княгине ставить прически выше двух вершков (9 см): «Мария Федоровна, 23-летняя женщина, огромные волосы которой в то время славились, должна была подстричь их, что, разумеется, было ей очень горько, и она даже плакала»[130]. Бутылочки в такую прическу уже не вставишь.

Этого императрице показалось мало, и она запретила носить при дворе французские фасоны платьев, которые так полюбились Марии Федоровне за время путешествия. Профессор Анна Семенова сообщает: «По возвращении огромный багаж Марии Федоровны, состоявший из десятков коробок купленных в Европе за большие деньги туалетов, приказано было вернуть продавцам без оплаты чеков»[131].

Итоги заграничного гран-тура подвел Павел в одном из писем: «Если чему обучило меня путешествие, то тому, чтобы в терпении искать отраду»[132].

Жил как Гамлет, умер как Цезарь

Павлу понадобилось много, очень много терпения, чтобы дождаться своей коронации. Он стал императором в 42 года – и немедленно принялся за преобразования.

Неудобный правитель

Прежде всего Павел разобрался с долгами своей матери. Екатерина Великая оставила величайшие прорехи в бюджете страны. «Потёмкинские деревни» и царские подарки бесчисленным фаворитам опустошили казну настолько, что Павлу пришлось переливать в монеты золотые и серебряные дворцовые сервизы!

Затем император взялся за укрощение распустившейся элиты. Он вернул телесные наказания дворян, отмененные Екатериной в 1785 году. Аристократов, как простых крестьян, секли розгами за убийство, разбои, пьянство, разврат и служебные нарушения. Кроме того, Павел ввел достаточно болезненные налоги для верхушки общества – дворяне начали платить в бюджет регулярные денежные взносы, сумма которых определялась количеством земли и численностью крепостных.

Придворные погрузились в глубокое уныние. «С Екатериною закатилось для них блистательное и благотворное солнце XVIII века»[133], – писал публицист Николай Иванович Греч. Недовольство в высших слоях общества нарастало. Аристократия не могла простить Павлу антиолигархических нововведений. Император был обречен.

Однако оппозиции нужен был лидер. И этим лидером стал старший сын Павла – великий князь Александр, оторванный от отца в младенчестве, воспитанный царственной бабушкой в полусказочном мире и, кажется, потерявший всякую связь с реальностью. Великий князь плавал в сладком тумане осознания собственной исключительности, обожествления своего предназначения на этой земле и бесконечного презрения к Павлу, которое передалось ему от Екатерины.

«И ты, Брут?»

В 1801 году Александру было 24 года, он чувствовал, что готов управлять государством, между ним и троном стоял только один человек – жалкий отец, которого к тому же все вокруг ненавидели.

Если Павел I – русский Гамлет, то великий князь Александр предстает героем другой трагедии Шекспира. Перед нами Брут, поднявший руку на Цезаря – собственного отца[134].

Профессор Джанет Хартли сообщает: «Не опасаясь какой-либо прямой угрозы со стороны сына, Павел стал более подозрительным. Когда он увидел, что Александр оставил экземпляр вольтеровского «Брута» открытой на странице, описывающей убийство Цезаря, он приказал, чтобы его сыну был представлен экземпляр истории Петра Великого, открытый на странице, описывающей смерть царевича Алексея за измену»[135].

Вокруг Александра собрался кружок заговорщиков. Обсуждали они прекрасное будущее России без Павла. Встречи молодых друзей – самому старшему было 35 лет – кипели благородными страстями, воодушевление пьянило, как хорошее шампанское. Вот небольшой отрывок из письма великого князя наставнику Лагарпу, с которым он делился самым сокровенным:

«Мой отец, стараясь занять трон, хотел переделать все. Начало, правда, было многообещающим, но то, что следовало далее, не оправдало никаких ожиданий. Все вмиг оказалось поставлено с ног на голову… Вы всегда были знакомы с моими идеями покинуть страну. В этот момент я не вижу никакого смысла исполнить их; кроме того, неудачная ситуация, в которую попала моя страна, заставила меня полностью изменить свои взгляды. Я считаю, что если когда-нибудь придет мое время править, то вместо того, чтобы оставить мою страну, я лучше примусь за работу, чтобы сделать ее свободной, уберечь от рабской роли в будущем и не позволить ей стать игрушкой для сумасшедшего… Теперь, раз уж мое время приходит, будет необходимо работать, шаг за шагом, чтобы создать образ нации, в которой будет свободная конституция, после чего моя деятельность полностью прекратится; и, если Провидение поможет нам в наших делах, я удалюсь в какое-нибудь уединенное местечко, где я смогу жить счастливо и в удовлетворении, наблюдая и наслаждаясь благосостоянием моей страны. Вот моя идея, мой милый друг»[136].

Как похоже на трагедию Шекспира! Марк Антоний говорит о Бруте:

«Он римлянин был самый благородный

Все заговорщики, кроме него,

Из зависти лишь Цезаря убили,

А он один – из честных побуждений,

Из ревности к общественному благу.

Прекрасна жизнь его, и все стихии

Так в нем соединились, что природа

Могла б сказать: «Он человеком был!»[137]

Итак, Александр дал добро на свержение собственного отца. Из каких побуждений – не так уж важно. Главное, что его решение обернулось еще одной черной страницей в истории династии. Для Романовых восемнадцатый век ознаменовался убийством сына отцом, а девятнадцатое столетие началось с убийства отца сыном. Мы видели страшный финал жизни царевича Алексея; настало время страшного финала жизни императора Павла I.

«И ваше высочество здесь?»

«Мы против духа Цезаря восстали, а в духе человеческом нет крови. О, если б без убийства мы могли Дух Цезаря сломить! Но нет, увы…»[138]

Говорят, что Александр, планируя заговор, просил исполнителей сохранить жизнь отца; он собирался бросить его в Петропавловскую крепость, как когда-то Петр I – царевича Алексея. Однако граф Пален лишь усмехнулся в ответ: «Господа, вы же знаете, что для того, чтобы приготовить омлет, необходимо разбить яйца»[139].

Многие историки уверены, что, высказывая подобную просьбу, великий князь вел себя лицемерно: «Александр не мог не сознавать, чем могло закончиться все дело, чем оно вообще кончалось в России, тем более что его дед Петр III был убит заговорщиками, сторонниками Екатерины, спустя всего лишь восемь дней после свержения с престола… Заметим, что Александр сам настоял на том, чтобы исполнение заговора было перенесено с 10 на 11 марта. Дело в том, что 10-го числа в карауле Инженерного замка, где обитала вся царская семья, стоял