Дурман Востока: По следам Оруэлла, Конрада, Киплинга и других великих писателей, зачарованных Азией - Давид Хименес

к жизни поспокойнее. Сопровождавший супругов гид господин Ма – нарекший своих клиентов «послами прямолинейности и мира» – рассказал им, что китайцы работают всегда. «А для собственного удовольствия китаец только ест и говорит».

Трудолюбие китайцев – не миф. Когда друзья спрашивают меня, почему китайские магазины в Мадриде продолжают работать, когда все вокруг закрыто (и точно так же происходит по всему миру), я отвечаю, что понять это можно, только познакомившись с историей Китая. Когда вы вынуждены конкурировать за любую мелочь с огромным количеством других людей, когда ваше прошлое наполнено горечью и лишениями, как у китайского народа, вы никогда не уверены, что завтра у вас на столе гарантированно найдется хоть что-нибудь на обед. Именно память и уроки истории заставляют китайцев трудиться упорнее прочих. Китайская диаспора по всему миру успешнее местного населения, потому что работает усерднее местного населения. Готова пожертвовать большим, чем остальные. Стоит убрать препоны, стоящие на пути предпринимательского инстинкта китайца, и он устремляется на поиски материальных благ в надежде обрести уверенность в завтрашнем дне, кажущуюся ему чем-то недостижимым.

Пока войска Гоминьдана сдерживали продвижение японцев, Геллхорн и Хемингуэй стали свидетелями начала того внутреннего противостояния, которое определило современное положение дел в стране. Прилетев в Чунцин, оплот националистов, они увидели картину, весьма похожую на ту, которую мы можем лицезреть сегодня. Массивные здания, серые и безликие, заполняли пространство до самого горизонта. Политическая элита Чунцина приняла супругов с большими почестями. Чан Кайши пригласил их отобедать у себя дома. В гостях у генералиссимуса Геллхорн и Хемингуэй выяснили, что, хотя официально война велась против японцев, на деле развернулась еще одна война за то, каким будет Китай после того, как интервентов прогонят. Коммунисты под предводительством Мао Цзэдуна и его Четвертая армия становились все популярнее. Между противоборствующими сторонами начались стычки. Геллхорн симпатизировала Мао и видела в нем надежду на преодоление глубокой бедности, в которую была погружена страна. Во время обеда она поспорила с супругой генералиссимуса, упрекнув китайское правительство в том, что оно не заботится о прокаженных и нищих. Первая леди Китая пришла в бешенство и выдала гневную речь, заявив о превосходстве Востока перед Западом и напомнив журналистке, что в Китае «существовала великая культура», когда предки уважаемых гостей еще жили на деревьях и красились в синий цвет. «Надеюсь, это научит тебя не перечить китайской императрице», – сказал Хемингуэй своей жене.

Однако же симпатии Геллхорн были на стороне коммунистов, а не мадам Чан и националистов. В ту же поездку Марта познакомилась со знаменитым лидером коммунистов Чжоу Эньлаем и была покорена его харизмой и мечтами о равноправии. Когда по возвращении на родину американские дипломаты расспрашивали ее о ситуации в стране, она отвечала, что не сомневается: Мао и его сторонники придут к власти. Для нее было невыносимо видеть, как коррумпированные элиты подавляют «народные массы – отчаявшиеся, угнетенные и вместе с тем смелые». Журналистка была права, но не предвидела, что те, кто придет им на смену, будут точно такими же, только окрашенными в другие цвета. К моменту, когда она напишет включенный в книгу «Пять путешествий в ад» рассказ «Тигры господина Ма», повествующий о ее китайских злоключениях, Китай уже переживет ужасы «Большого скачка», Великого китайского голода, стоившего жизни более чем тридцати миллионам человек, репрессии «культурной революции» и переход Мао к политике культа личности и тоталитаризма. Геллхорн предпочитает не замечать всего этого и рассказывает о невероятном, «практически невообразимом» улучшении жизни в стране под руководством Компартии Китая. Марта ослеплена глубоким неприятием фашизма, последствия которого она видела в Европе, и тем недоверием, которое она испытывает в отношении западной модели развития. Дело усугубляется и тем, что после своей первой ужасной и вместе с тем вдохновляющей поездки в Китай она никогда больше не возвращалась в эту страну и не видела, как совершаемые от имени народа революции опошляются мегаломанами наподобие Мао, ставшего очередным императором. «Я скорее спрыгну с Эмпайр-стейт в нижнем белье, чем снова поеду в Китай», – сказала Марта своему спутнику, «тому парню». Через четыре года их ждал развод.

Восток подходит не всем.

Мне тоже не довелось вернуться в Китай, но по не зависящим от меня причинам. Путешествие в Тибет во время выступлений монахов, когда я пробрался через КПП в багажнике машины, положило конец моей четырнадцатилетней работе в этой стране. Сразу же после публикаций моих репортажей о том, что творилось в тибетских монастырях, Пекин направил в редакцию El Mundo делегацию, выразившую главному редактору «энергичный протест». Арицу Парру, помогавшего мне освещать китайские события, вызвали в Шанхай на допрос в правительство. Меня же пригласили на встречу с китайскими чиновниками и персоналом посольства Китая в Бангкоке. Как вы въехали в страну? Зачем вы нарушили закон? Кто вам помогал? Затем мне сообщили, что мне запрещен въезд не только в Тибет, но и в Китай – в принципе.

– На какое время? – уточнил я.

Ответом мне было молчание, дававшее понять, что надолго. Пару лет спустя я попытал счастья в бангкокском консульстве, надеясь, что мои прегрешения уже прощены, но в неофициальной беседе сотрудница пояснила мне следующее:

– Видите ли, существует несколько черных списков людей, которым запрещен въезд в Китай, и ваш… – И, вытянув руку вверх, она показала мне, что мой список находится в самом верху. – В этом списке значатся преступники, диссиденты-рецидивисты, враги государства…

С тех самых пор Китай стал для меня еще одним запретным и в то же время манящим местом. Неразделенная любовь к этой стране подстегивает мое желание вернуться туда. Ради нее я готов даже мочиться со столба под гул японских бомбардировщиков. Кто знает, возможно, когда-нибудь мне простят мои журналистские прегрешения. Ну а пока мне остается смаковать воспоминания о перипетиях и злоключениях былых поездок в компании Ричарда Джонса, ставшего моим Хемингуэем – без постельной, правда, составляющей. В Джонсе мне импонировало то, что он воспринимал себя не с такой серьезностью, как другие фотографы, с которыми мне доводилось работать. Мы отлично дополняли друг друга. Вляпавшись в очередную историю, мы с одного взгляда понимали, будем ли мы просить прощения, выдумывать отговорки или просто бросимся бежать со всех ног. А уж снимал он так, как другие просто не умели – или не отваживались.

Я всегда считал, что путешествовать лучше в одиночку. Ты ни от кого не зависишь, меньше отвлекаешься и сам хозяин своего времени. Окружающие относятся к тебе, как к беспризорнику. Иногда кажется, что у тебя на шее висит табличка: «Готов поговорить, выпить чаю и разделить трапезу». Ты знакомишься с людьми, которых при других раскладах просто не заметил бы. Когда рядом с тобой никого, путешествие превращается в центр всего, что ты делаешь. Джонс стал одним из немногих моих спутников, для которого я в свою бытность журналистом сделал исключение. Впрочем, должен признаться, на Марту Геллхорн я бы его променял.

Отношения между Геллхорн и Хемингуэем распались не из-за событий на Восточном фронте, не из-за разочарования, вызванного поражением республиканцев в Испании, и не из-за китайских мытарств. Мне хочется думать, что они не смогли привыкнуть к мирной совместной жизни. Без опасностей, сильных эмоций и насилия их быт превратился в невыносимую рутину. Марту раздражала деградация Хемингуэя, чувствовавшего, как литературный талант оставляет его. Ночи, заполненные выпивкой и жалостью к себе самому, все более и более частые срывы и вспышки агрессии. Хемингуэя бесила независимость Геллхорн, то, что она, в отличие от двух его предыдущих жен, отказалась пожертвовать своими мечтами и амбициями ради мужчины.

Их отношения уходят в пике, когда журналистка решает снова отправиться в Европу, чтобы освещать конец Второй мировой войны. Хемингуэй, растративший свой профессиональный и эмоциональный запал, отказывается следовать за ней и выбирает для себя роль оскорбленного супруга. Пока его жена пишет хроники из разрушенного войной Лондона для журнала Collier’s, Хемингуэй присылает ей телеграмму: «Ты военный корреспондент или жена в моей постели?» Геллхорн отказывается пожертвовать своей свободой даже ради любви. И выбирает остаться военным корреспондентом.

После короткой попытки наладить