Дурман Востока: По следам Оруэлла, Конрада, Киплинга и других великих писателей, зачарованных Азией - Давид Хименес

танцовщицу, не знающую, что «статуя Свободы находится в Нью-Йорке», зато замечательно умеющую набивать трубки. Женщины и опиум – два основных соблазна, заманивающие мужчин Запада на Восток, ну или удерживающие их там дольше, чем они предполагали изначально.

Стоит отметить, что общественное порицание тех, кто едет на другой конец света, чтобы употреблять наркотики и спать с туземными женщинами, – вещь относительно новая. В литературе XIX и отчасти XX века такого рода практика активно романтизировалась. Возможно, потому, что тогдашние писатели, от Киплинга до Грина, сами предавались этим порокам. Сомерсет Моэм, посетив в 1920 году одно из мест употребления опиума в Китае, описал свой опыт в книге «На китайской ширме» (On a Chinese Shirm: Scetches of Life in China) и не обнаружил в нем ничего мрачного и маргинального.

Пока западные гости вовсю предавались порокам, восточные хозяева стали сознавать, что наркотики разрушают ткань общества, и нацелились на их искоренение. Печальный опыт Азии в том, что касается опиума, и страх возврата к былой зависимости объясняют, почему в странах региона введены самые суровые наказания не только за распространение, но и за употребление наркотиков. Впрочем, эти меры не помогают снизить число туристов, ищущих нового опыта. Сегодня молодые бэкпэкеры в поисках черного забвения отправляются в сердце Золотого треугольника. Это место, расположенное в Лаосе на границе с Китаем и Мьянмой, показалось мне очень похожим на американский Дикий Запад, но в восточной версии. Широкая улица, пересекающая город из конца в конец, разномастные торговцы на импровизированном рынке, к ночи приобретающем опасный вид, и молодые европейцы и американцы, бродящие меж лотков в поисках дозы. Самые бесстрашные из них уходят пешком к отдаленным деревенькам, чтобы купить там опиума и попробовать его в компании коренных жителей. Я очень расстроился, когда узнал, что кто-то из молодых туристов научил местное население делать из опиума героин. Это привело к изменению роли наркотика и разрушению местных сообществ. Теперь туземцы бродят по деревням, как торчки в европейских парках в восьмидесятые годы. Наркозависимость выкашивает целые села. Был момент, когда я задумался: может, и мне, как стольким туристам, писателям и искателям приключений, тоже стоит попробовать? Всего разок, не больше. К тому же у меня было замечательное оправдание: лозунг всех репортеров «Чем ты ближе к новости, тем лучше!». И все же я относился к опийному маку с опаской. Два моих дяди умерли во время эпидемии героиновой зависимости в Испании в восьмидесятые. Мой лучший друг по университету как-то утром не проснулся после ночи, полной кокаина и алкоголя. Наркотики были вокруг меня с самого юношества, и я никогда не испытывал морального отторжения к тем, кто их употребляет. Но всегда чувствовал по отношению к наркотикам то же, что и к азартным играм: они вступали в противоречие с моим свободолюбивым характером, с твердым решением никогда не зависеть ни от кого и ни от чего. Любой намек на малейшую зависимость, и уж тем более неподконтрольную мне, заставлял меня оказывать сопротивление.

Мой азиатский опыт употребления наркотиков был совершенно случайным. Это произошло на мероприятии, организованном писателем Фернандо Санчесом Драго в Кампоте в Камбодже. Я пришел туда в качестве корреспондента, а Санчес Драго притащил на эту встречу живописную группу искателей приключений, возжелавших поприсутствовать на литературных беседах, организованных резортом Les Manguiers на реке Кампот. Вечером мы отправились поужинать в кафе, где подавали камбоджийские пиццы с марихуаной. Я был жутко голоден. Проглотив первые три куска, я не ощутил ничего особенного. И хотя меня предупредили, что эффект наступает не сразу, я продолжил уминать пиццу так, словно в последний раз в жизни. Потом мы вернулись в отель, взяли выпить, и вот тут я почувствовал: пицца действует. Сначала глупая улыбка и ощущение, что вокруг все плывет, потом дурное возбуждение в сочетании с развязностью, которую, думаю, заметили все. Один из участников встречи, владелец клуба свингеров, путешествовавший в компании своей девушки из Восточной Европы, в какой-то момент предложил мне тройничок. Но мне было уже плохо, я еле стоял на ногах. Поэтому я поднялся в номер и рухнул на кровать. Все вокруг кружилось. Внезапно меня парализовало. Я хотел встать и пойти в туалет, но не мог пошевелиться. Мне удалось только упасть с кровати и поползти в сторону туалета, но цели своей я не достиг. Я проснулся на том же месте через несколько часов и смог забраться обратно в кровать. К завтраку меня все еще не отпустило. Драго встретил меня широкой улыбкой:

– Быстро же ты сломался! Угадай, кто занял твое место в тройничке?

Помня, сколь сильное действие оказала на меня марихуана, я даже и думать не стал об опиуме. Нечего было и надеяться, что он послужит мне источником литературного вдохновения, как Киплингу и Грину. Если под марихуаной я не смог даже добраться до туалета, крайне сомнительно, что более сильный наркотик поможет мне сочинить хоть один достойный абзац.

У Грина такой проблемы не было: он смог стать одним из самых выдающихся писателей ХХ века, несмотря на свои дурные привычки и образ жизни, приличествующий скорее рок-звезде, чем автору бестселлеров. Грин родился в графстве Хартфордшир в Англии и стал четвертым ребенком из шести. Его отец работал директором в той же школе, где учился будущий писатель. Впрочем, никаких благ Грину это не принесло, только травлю и издевательства. Подростком он несколько раз пытался покончить с собой, но выбирал для этого нелепые способы, вроде игры в русскую рулетку с пистолетом без патронов, так что, скорее всего, речь шла просто о попытках привлечь к себе внимание. По словам Грина, он, как и Сомерсет Моэм, страдал от хронической скуки и тоски и только во время учебы в Оксфорде смог обрести какую-то дополнительную мотивацию. Основным источником его силы стала будущая жена Вивьен Дайрелл-Браунинг, набожная католичка, которой на тот момент исполнилось девятнадцать лет. С ней Грэм какое-то время пытался изображать нормальную жизнь с двумя детьми в консервативной среде. Чтобы покорить ее, он написал больше двух тысяч любовных писем.

Начало литературной деятельности давалось Грину нелегко. Издатели отвергли две его первые рукописи, так что семье едва хватало денег, чтобы сводить концы с концами. Грэм твердо решает отказаться от «глупой идеи» стать писателем, если провалится и в третий раз. Но в 1929 году, когда весь мир погружается в глобальный кризис, ему удается опубликовать первую книгу. «Человек внутри» стал бестселлером и положил начало долгой писательской карьере: Грин написал двадцать четыре романа, более тысячи рецензий на фильмы и книги и бесконечное множество журналистских репортажей… Во всем, что касается писательства, Грин был очень дисциплинирован. Ровно пятьсот слов в день, ни больше, ни меньше, даже если для этого приходилось остановиться посреди фразы и продолжить работу на следующий день. Литература стала для него лекарством: «Каким образом, – задается он вопросом, – те, кто не пишет, не рисует и не сочиняет, умудряются избежать сумасшествия, меланхолии и страха… присущих человеческой натуре?»

Автор «Тихого американца» страдал биполярным и маниакально-депрессивным расстройствами. Вел себя токсично по отношению к окружению, не выносил семейной жизни, условностей, норм и самого себя. Одной из отдушин для него были лондонские бордели: у Грэма был список из сорока семи любимых проституток. Кроме того, Грин стал пионером секс-туризма в Азию и Африку. Алкоголь, наркотики, бесконечные измены. Один из его биографов, Ричард Грин, рассказывает, как пассажиры, ожидавшие на перроне прибытия поезда, на котором ехал Грин, видели, как писатель совокупляется с дизайнером Джоселин Рикардс в вагоне первого класса. Широко известно и о его связи с Кэтрин Уолстон, набожной католичкой, умудрившейся, однако, соблазнить нескольких священников прямо в церкви, за алтарем. После того как Грин превратился в звезду и Голливуд принялся экранизировать его романы, выплачивая недурные гонорары, писатель стал принимать любовниц в своих апартаментах в Париже, Лондоне и Анакапри. При этом он отдавал предпочтение замужним женщинам, чтобы не связывать себя обязательствами. Секс, рискованные путешествия и постоянный поиск острых переживаний служили ему источниками не только удовольствия, но и вдохновения. Грин не скрывал своих измен и даже написал жене письмо, в котором открыто заявил, что