Светоч дружбы. Восточный альманах. Выпуск четырнадцатый - Михаил Иванович Басманов

так и ест тебя глазами. Так вот оно что! Под большой пиалушкой малая прячется. Хлюпик несчастный! Значит, это ты напакостил! В молоко пальцы суешь. Выходит, единственный, кто мне еще не гадил, это общипанный ворон!

Тут в разговор вмешался сторож в шапке с красной кокардой, считавший себя блюстителем порядка.

— Эй, тетка, — обратился он к Алявийе. — Ты что кричишь и ругаешься? Что глотку дерешь до открытия бани?

— А ты проходи, проходи, не порти воздух. Грубиян, мужлан, ишь расхвастался! Мне плевать на твою кокарду. Думаешь, нацепил ее, так можешь обирать народ? Думаешь, я тебя испугалась? Зашей лучше свой рот, а то развонялся, старый черт. Видать, ты из того же теста, раз вступился за эту дрянь!

— Вот тебе и твой зятек, которого ты сынком зовешь. Что теперь скажешь? Хорошо еще, все знают, что ты спишь с Юзбаши, — вставила Саб-солтан. Алявийе повернулась к Ага-Мучулю:

— А ты, сеидский отпрыск с переломанным хребтом, значит, ты меня не видел? Путаешься с этой шлюхой, а на меня возводишь напраслину? Зря я обмолвилась, что выдам за тебя мою Эсмат-садат, слишком лакомый для тебя кусок. Тебе впору на базарной крыше в бабки играть. Хоть лопни, но я волоска ее не отдам за тысячу таких, как ты. Или, может, ты вообразил, что меня пленили твои распрекрасные глаза? Тебе, видать, завидно, что я симпатизирую Юзбаши. Да провались ты пропадом! Ты вообще не мужик… Наверняка ослеп, раз не видел, что я ночью была в комнате… Эй ты, дохлятина несчастная, ты и вправду меня не видел?

— Нет.

— Нет так нет. Видать, и покойник воздух портит… Ничтожество! А еще ерепенится! Я тебе такую свинью подложу, не обрадуешься. Теперь я знаю, что сказать Юзбаши, Пандже-баши будет свидетелем. Он всю ночь не спал, чинил башмаки Эсмат-садат.

— Да, да. Клянусь отрубленными руками святого Абольфазля, я почти до утра глаз не сомкнул, чинил башмаки Эсмат-садат, а Алявийе-ханум спала, никуда не выходила. Пусть на глазах у нее вскочат бельма, если она врет!

Эти слова придали Алявийе сил, и она с яростью львицы напустилась на Саб-солтан:

— Бесстыжая баба, тебе место в Чалесилаби[40]. И это на меня ты клевещешь! Поносишь паломников имама Резы? Сама хахалей берешь оптом и в розницу, всякого кобеля на себя тащишь, а теперь и Ага-Мучуля решила охмурить. Полсотни полков не хватит, чтобы укротить твой зуд. Кстати, что ты искала ночью в нашей комнате? Что вынюхивала? Думаешь, все такие, как ты? Да я пасть порву тому, кто на меня напраслину возведет. Ты ведь сама говорила Нанэ-Голябэтун, что не пойдешь ни в сиге, ни замуж, а станешь проституткой за наличные. Как потаскуха распутничаешь с любым пастухом. А еще врешь, что ты сиге Морада-Али. И при этом меня, святую страдалицу, которая всю ночь маялась болью в ноге и не могла пальцем шевельнуть, обвиняешь во всяких грехах. Так пусть за меня тебе отомстит святой Реза. А святой Аббас пусть трясет тебя так, как трясешь меня ты!

— Ничего, ничего, — парировала Саб-солтан. — Ишь святая нашлась! Смотри не пробей поклонами молитвенный коврик. Бесстыжие твои глаза, я ведь не все выложила. Есть еще кое-что в запасе. Думаешь, я не все знаю… О, лучше не заставляй меня говорить! Впрочем, и так всем известно, что ты спишь с этой кралей, а красавчик Ага-Мучуль — твой мальчик. И они у тебя в руках, через них ты мужиков к себе приманиваешь. А то ведь ослы шарахаются, такая у тебя морда! А эти две, — она кивнула на Зинат и Талат, — приблудное семя. Спишь с любым конюхом, а хочешь у меня отнять мужа! Где Нанэ-Голябэтун?.. Эй, Нанэ-Голябэтун, что я тебе говорила? Иди-ка сюда. Скажи ей все в глаза! — Тут она стащила с ноги башмак, но ее успели схватить за руку.

Между тем Нанэ-Голябэтун, стоя на айване, уверяла Нанэ-Хабиб, даже клялась святым Аббасом, что это не она украла агатовый перстень. Тут, расталкивая зевак, со страшным, словно у тысяч чертей, лицом, протиснулся сквозь толпу Юзбаши. Жилы у него на шее были вздуты, брови яростно сдвинуты, глаза угрожающе блестели. При его появлении все сразу стихли. Брызжа слюной, он крикнул Алявийе:

— Я приходил вчера вечером, где ты была? В комнате я тебя не застал!

— Клянусь Святым храмом, я выходила только справить нужду.

— Хватит врать! Согра-солтан и Салман-бек знают, что этой ночью ты была в повозке Морада-Али.

— Слюной собаки море не осквернишь. А Согра-солтан пусть заткнется. Я хорошо ее знаю. Она в переулке Каджаров держала веселый дом. А теперь, когда ее товар упал в цене, она, видите ли, решила податься к святым местам, грехи замаливать. Ты же знаешь, мы выгнали ее из повозки за то, что она сплетни обо мне распускала. Она издевается надо мной, крови моей жаждет. А этот ишак, этот турок Салман-бек, вчера до того упился, что скреб мордой землю. И не подоспей я вовремя, он бы уже спешил в похоронный квартал. Выходит, не надо делать добро. Да как же я со своей ногой могла двинуться с места? До нужника едва доползла. Просто у всех глаза лопаются от зависти, когда видят, как я, святая мученица, зарабатываю несколько грошей. Я — не ласточка, которая может питаться святым духом, а землю удобрять манной. У меня четыре голодных рта. А тут еще на меня наговаривают. Спросите Феззе-баджи, Машади Маасума и Нанэ-Хабиб, сказала ли я за всю дорогу хоть слово дурное о ком-нибудь?

— Я дважды к тебе приходил, но тебя не было, — произнес Юзбаши. — А Морад-Али сам мне сказал, что ты была у него в повозке, что в темноте он принял тебя за Саб-солтан.

— Бог свидетель, клянусь пречистой девой! — Алявийе побледнела. — С Морадом-Али у меня ничего не было. Вчера вечером я понесла тебе чай, но по ошибке остановилась не у твоей повозки, а у повозки Морада-Али, там сидел Аббаскули, стонал и охал. Ну, сердце не камень. Я и подумала, человек ведь, надо его пожалеть, про преисподнюю вспомнила, про день Страшного суда. Все паломники отужинали, а этого немого беднягу бросили в угол повозки, в такую стужу. — И указав на Аббаскули, Алявийе продолжала: — Все о нем забыли. Как знать, может, он богу дороже остальных его рабов. К тому же паломники должны заботиться друг о друге, как заботилась обо мне в прошлом году жена наместника. Я подумала, наверно, сама судьба привела меня к нему, и налила ему чая. Потом принесла ему