Светоч дружбы. Восточный альманах. Выпуск четырнадцатый - Михаил Иванович Басманов

это влияло на зрителей, поскольку было созвучно их мыслям и чаяниям, чувствам, взглядам, идеалам, душевным порывам. В полотнище, словно в зеркале, отражались не только их верования, надежды и нужды, но и весь их духовный мир.

* * *

Утренний воздух был чист. Солнце стеклянно поблескивало на рыхлом снегу. Паломники засуетились, забегали. Машади Раджаб-Али и Юзбаши, каждый у своей повозки, подавали команды на турецком и персидском. Пришла заспанная Алявийе и пнула ногой Ага-Мучуля:

— Эй ты, не стыдно так долго дрыхнуть? Вставай, бери полотнище и выноси побыстрее. Скоро двинемся в путь. Эй, Эсмат, выводи детей! И вы пошевеливайтесь, — обратилась она к Феззе-баджи, Нанэ-Хабиб и Пандже-баши, — да прихватите всех, кого встретите по пути.

Прихрамывая, Алявийе-ханум спустилась со ступенек и расстелила возле арки платок, Ага-Мучуль вынес и прислонил к стене полотнище и стал выкрикивать:

— Кто воздаст хвалу всевышнему, да минует дом его болезни.

— Да благословит Аллах Мохаммада и весь род его, — вторили ему люди.

— Кто пошлет благословение, тому на пути в преисподнюю Али придет на помощь. Нечестивцы могут не посылать благословений.

— Да благословит Аллах Мохаммада и весь род его! — гудела толпа.

— Да навострит Аллах меч ислама. Да не вложит он в ладонь твою долю нищего. Да не покинешь ты этот мир немым. Пошли благословение погромче!

— Да благословит Аллах Мохаммада и весь род его!

Народ все прибывал, и Ага-Мучуль продолжал выкрикивать с еще большим энтузиазмом:

— Кто не отвергнет нашего собрания, того не отвергнет Али. Мы ведь тоже страждущие. И хлеб наш насущный должны добывать с вашей помощью.

Ага-Мучуль постепенно развертывал полотнище. Вот появился пророк Мохаммад, стоя на кафедре в мечети в окружении толпы, он держал на руках Али.

Ага-Мучуль продолжал:

— Во имя бога милостивого и милосердного! Слава всемогущему, тому, кого славим, благословляем, кому обязаны бить челом. Не совершивший ритуального омовения пусть пройдет мимо. Эй, тетка, поднимись-ка. То, что ты видишь здесь, — это праздник святого Гадира. Знаешь, что это такое? Всем мусульманам и мусульманкам надо знать, что…

В этот момент появилась усатая женщина лет тридцати пяти — сорока в цветастой чадре и, подбоченясь, заорала:

— Эй ты, Алявийе! Бессовестная! Ты что, стыд сожрала, а совесть сплюнула? Что тебе нужно было вчера ночью в повозке моего Морада-Али? Я выведу тебя на чистую воду. А сегодня чуть свет поднялась и с чашей в руках стала морочить честных людей! Мало тебе семерых, так еще хочешь отбить у меня мужика. О Аллах, нет веры в народе, исчезли правоверные мусульмане. Эх, люди, будьте свидетелями! Взгляните, что сотворила со мной эта бесстыжая баба! А еще едет в святые места! Да чтоб святой перешиб тебе хребет!

Толпа понемногу стала редеть. Ага-Мучуль поспешно свернул полотнище. А паломники обступили Алявийе. Даже глухонемой калека Аббаскули с огромной головой и парализованными ногами, мыча, пополз к айвану по талому снегу, видимо силясь что-то сказать. Его везли в Мешхед в надежде, что святой Реза его вылечит от недуга. Тем временем к толпе приближался Юзбаши.

Алявийе-ханум, вытаращив глаза, закричала:

— Ах, негодяйка! Что тебе надо, цыганка проклятая? Кто собирается отнимать твоего мужика? Под конец-то жизни! Это дерьмо недорого стоит! Эх ты, усатая старуха, да ты, не охнув, можешь убить властителя эпохи[38] еще до его появления. Но я тебе покажу, раз сама подставляешь задницу под коровьи рога! Заткни свою глотку. Пусть только меня напрасно обидят, я не посмотрю кто, живо портки с него спущу. Да и отца его не пощажу, руки ему поломаю, сожгу вместе с собачьим навозом. Вон Пандже-баши свидетель, что всю ночь я как прикованная торчала в своей комнате.

Тут вмешалась Феззе-баджи:

— Ты, Саб-солтан, лучше благослови Аллаха! Нехорошо так кричать!

Саб-солтан гневно взглянула на Феззе-баджи:

— И ты туда же! Тоже собираешься нас морочить! Поглядите! Старые башмаки Алявийе заговорили. Да сгори ты, выкормыш черной суки! Вы только посмотрите на эту тварь! Когда молодая была и жила у хозяев, все ее трахали в кухонной угольной яме. А теперь стала сводней и вступается за эту Алявийе. Кому-то нужен хлеб и сыр, а ты ступай сдыхать в сортир. — И Саб-солтан обернулась к толпе: — Одних кусает змея, а нас жук навозный.

Феззе-баджи огрызнулась:

— О-хо-хо! Разговорилась! Ни дать ни взять внучка Оторхана из Решта[39]. Совсем не понимает, что мелет! Провались она в сортирную дырку, все равно будет воображать. Не все же хороши как луна. Да и ты сама давно зеркало свое потеряла. Радуешься чужой беде! Да не приснись ты ни одному правоверному. На покойницу похожа, а все хорохоришься. И какой дурак захочет с тобой спать!

Саб-солтан, будто ничего не слыша, продолжала наступать на Алявийе:

— Ладно, ладно. Нечего угрожать! Никто тебя не боится. Я и творца всевышнего не боюсь, не то что твоей драной задницы. Нашла свидетеля — Пандже-баши. Спросили лисицу, кто твой свидетель, — а она отвечает: хвост. Что тут скрывать! Всему миру, всем людям известно… Собственными глазами видела. У меня как раз зубы болели, я к Занехан заглянула в комнату, чтоб опиум покурить. Иду обратно, к повозке Морада-Али, смотрю, у повозки Аббаскули сидит и вертит в руках твои чувяки. Знак мне подал, что, мол, нет никого. Но я-то тебя видела. Мы как раз поссорились с моим мужиком, и я не стала к нему приставать, а пошла в твою комнату. Тебя там не было. Ага-Мучуль не спал. Эй, Ага-Мучуль, скажи, чтобы я слышала, вчера ночью Алявийе уходила?

Ага-Мучуль покраснел до ушей и молчал. Алявийе обернулась к нему:

— Ты что, онемел? Или рот у тебя мукой набит?

— Не знаю. Не видел, — промямлил Ага-Мучуль. — Спал я.

Тут Алявийе завопила:

— Что твои глаза делали? Спали? Не могли, как говорится, отличить, где право, где лево? Чтоб ты ослеп за свою неблагодарность! Так мне, дуре, и надо. Не делай добра — не наживешь зла. Ах ты, недоносок, ублюдок несчастный! Ты что, забыл, где я тебя подобрала? Хотела человека из тебя сделать, но ты — ничтожество, пустышка. Лучше скажи, куда тебя ночью носило? Мне все известно. Я тебе отомщу. И охнуть не успеешь, как я отца твоего в могиле достану. Значит, вот как ты мне отплатил! Пандже-баши говорит, что ты ночью смылся, а пришел лишь под утро. Видать, дерево-то червивое. Гниль все нутро твое выела. А то сидел бы на месте, не шлялся. Уж не спал ли ты с Саб-солтан? Скорее всего с ней ты и путаешься. То-то, гляжу, когда ты у полотнища, Саб-солтан