Светоч дружбы. Восточный альманах. Выпуск четырнадцатый - Михаил Иванович Басманов

— Да пропади он пропадом. Какой он мне зять! Пока он человеком станет, верблюжий хвост до земли достанет. А теперь он — закуска к водке. Ну да ладно. Когда же ты снова в путь?

— Завтра отправляемся… Может, поедешь со мной? Не обойдешь меня своей милостью?

— Что ж, я смогу штопать тебе носки. Надеюсь, ты не бросишь меня посреди дороги, как в тот раз?

Тут изборожденное морщинами лицо Юзбаши дрогнуло, и он захохотал, показав свои посиневшие десны и источенные, словно у кабана, зубы.

Алявийе в сердцах дала затрещину Зинат-садат, вздохнула:

— Чтоб вас сжег антонов огонь… Всю душу вы из меня вынули… Это из-за вас меня так терзают. Ведь и ваш отец-негодяй хотел осквернить меня и нашу Эсмат.

Перевод с персидского Дж. Дорри под редакцией С. Хохловой.

ВЕЧЕРА В ВЕРАМИНЕ

Сквозь листву плюща от фонаря падал свет на мощенную камнем дорожку, которая вела к самой двери дома. Стоял тихий теплый весенний вечер, вода в хоузе[45] словно застыла. Старые деревья неясно темнели в сумерках, молчаливые и задумчивые. Чуть дальше от деревьев на террасе за столом сидели трое — молодая чета и девушка. Рядом дремала черная собака.

Фарангис держала в руке изящный тар, его отделанный перламутром гриф поблескивал в свете керосиновой лампы. Женщина, низко склонив голову и не поднимая глаз, чуть заметно улыбалась. Печальные дрожащие звуки тара взлетали в воздух и, не успев смолкнуть, звенели снова и снова.

Почему Фарангис всегда играла только эту мелодию? Может быть, она лучше знала ее, а может быть, эта мелодия нравилась ей больше других. Из гущи деревьев звукам тара вторил жалобный крик совы.

Фаридун, сунув руки в карманы грубошерстной куртки, смотрел, как свивается в кольца голубой дым его сигареты. Обычно музыка быстро надоедала ему, однако звуки тара Фарангис он слушал с удовольствием, хотя всякий раз это была одна и та же мелодия. Но ведь играла ее Фарангис, и музыка пробуждала в нем воспоминания, полузабытые картины проплывали перед его глазами, как кадры кинофильма.

Гольназ, названую сестру Фарангис, что сидела вместе с ними, уже клонило ко сну. Но, превозмогая дремоту, она следила за ловкими пальцами музыкантши. Тайком от Фаридуна, когда его не бывало дома, Фарангис обучала младшую сестру играть на таре.

Два года назад Фаридун вернулся из Швейцарии и поселился в небольшом имении, которое досталось ему в наследство от родителей. Он вел простой крестьянский образ жизни, и это нравилось ему. За границей Фаридун получил сельскохозяйственное образование, поэтому, взявшись энергично за дело, сумел поднять урожай на своих землях чуть ли не в пять раз.

Поместье его находилось в Верамине, недалеко от Тегерана, но за эти два года он ездил в столицу три раза, не больше. В грубошерстной куртке нараспашку, в поношенных ботинках, он целыми днями пропадал в поле вместе с крестьянами. Однако настоящей отрадой в его жизни была жена Фарангис. Она помогала ему во всех делах, с утра до вечера хлопоча по хозяйству. Редко случается, чтобы супруги жили душа в душу, как они, ни разу не повздорив между собой, никогда не обидев друг друга. Не было у Фаридуна ни родственников, ни знакомых, никого на свете, кроме Фарангис и ее сводной сестры Гольназ. Так они и жили в усадьбе втроем, тихо и скромно.

В имении было два дома, один старый, а другой красивый двухэтажный коттедж, который построил сам Фаридун. Оба дома заботами Фарангис содержались в чистоте и порядке. В саду благоухали цветы, радовала взгляд свежая зелень, подметенные дорожки, вьющийся по ограде плющ.

Все трое молчали, слушая музыку. Но вот пробило девять, Фаридун взглянул на свои ручные часы, и тар тотчас умолк.

Фарангис отложила в сторону инструмент, и тут лицо ее исказилось от боли. Она прижала руку к груди и стиснула зубы, на лбу выступили капли пота.

Фаридун понял, что это сердечный приступ, и побледнел. Но Фарангис взяла себя в руки и вымученно улыбнулась, что стоило ей немалого труда.

Сонная Гольназ поднялась и медленно сошла по ступеням террасы. Из глубины сада доносился голос няньки Гольназ — Настаран-баджи. Она переговаривалась с садовником.

— Фарангис, — с тревогой сказал Фаридун, — ты совсем не бережешь себя. Разве можно столько работать. Тебе надо как следует отдохнуть. Кстати, ты не забываешь принимать лекарства?

Фарангис, помолчав, равнодушно возразила:

— Какая польза от лекарств? Я их пью шесть месяцев, а мне только хуже становится.

— Нельзя же так! Подумай о себе. В этом доме ты работаешь больше всех — при твоем-то слабом здоровье!

— Не волнуйся, — сказала Фарангис, — все обойдется. Боль уже прошла.

— Может быть, завтра сходим к врачу? — предложил Фаридун. — Впрочем, эти врачи слова доброго не стоят. Им только выгодно, когда больному хуже — больше денег вытянуть можно.

— От судьбы не уйдешь.

— Ну что ты все твердишь «судьба», «судьба»! — раздраженно воскликнул Фаридун. — Даже слушать неловко. Неужели ты веришь во все эти глупости?

— Зато ты, совсем как европейцы, уже ни во что не веришь. Вот и вчера утверждал, что никакого того света нет.

— При чем тут европейцы! Все дело в том, что мы, иранцы, погрязли в невежестве. Все наши беды проистекают от предрассудков, которыми нам забивают голову с самого детства. Мы только и думаем о том свете, будто мы жильцы потустороннего мира. А о нашем-то мире, в котором живем, и забыли. С того света еще никто не возвращался, и о нем нам ничегошеньки не известно. Не успеем на свет появиться, как сразу о загробном мире думать начинаем. И так до тех пор, пока не умрем. И это называется жизнь?

— И все-таки, — задумчиво проговорила Фарангис, — не могу я понять, как ты, такой добрый, отзывчивый, благородный человек, ни во что не веришь?

В их дружной и счастливой жизни не было согласия только в одном. Фаридун, убежденный скептик, не признавал ни бога ни черта. А Фарангис, воспитанная невежественной бабкой на старинный лад, была суеверна и богобоязненна. Она изо всех сил пыталась сделать мужа своим единомышленником, но Фаридун не поддавался.

— Мы опять вернулись к нашему спору, — улыбаясь сказал он. — А мне совсем этого не хотелось. Хорош ли, плох ли человек, не зависит от того, верит он в бога или нет. Более того, святоши-то всегда и подстрекали людей на дурные дела. Все священные войны и крестовые походы вдохновлялись служителями культа.

— У меня нет доказательств, — возражала Фарангис, — но я чувствую сердцем, что за пределами этого