Королева. Последняя биография Елизаветы II - Эндрю Мортон

другими нормами. Члены королевской семьи могут называться как по имени королевского дома, так и по фамилии, что не всегда совпадает. До 1917 года члены британской королевский семьи не имели фамилии: они значились только по имени королевского дома или династии, к которой принадлежали. Так, знаменитый многоженец Генрих VIII был Генрихом Тюдором.

Все изменилось во время первой мировой войны. На пике антигерманских настроений король Георг V сменил немецкое династическое имя Саксен-Кобург-Готский на Виндзор, казавшееся более британским. На собрании Тайного Совета 17 июля 1917 года Георг V объявил, что все мужские потомки королевы Виктории будут носить имя Виндзор. Так как королева относилась к женской линии, лорд Маунтбеттен и его племянник принц-консорт Филипп считали, что семья последнего должна носить их фамилию. Ситуация обострилась после того, как на ужине в Бродленсе Луис Маунтбеттен стал хвастаться, что после похорон Георга VI на троне оказался представитель его семьи и «настала эпоха царствования дома Маунтбеттен».

Когда эта история достигла ушей королевы Марии, она пришла в ужас. Матриарх со стальным взглядом пошла к Черчиллю и стала убеждать его (хотя тот был совершенно того же мнения) в необходимости продолжения династии под именем Виндзоров. Она настаивала на том, чтобы Черчилль официально попросил королеву подтвердить употребление династического имени «дом Виндзоров» как в настоящем, так и в будущем. Это должно было относиться и к детям королевы.

Несмотря на яростное сопротивление мужа, королева, как ей и подобало, приняла официальную рекомендацию правительства и 9 апреля 1952 года подписала в Совете королевский указ о главенстве дома Виндзоров. В то время Елизавета остро нуждалась в поддержке Филиппа, а вместо этого рядом с ней оказался мрачный, как туча, обиженный муж, который жаловался, что он «не более, чем амеба, чертова амеба». Принц-консорт оказался единственным отцом в стране, не имевшим права дать свою фамилию собственным детям 25. Такому альфа-самцу, как Филипп, проглотить подобную горькую пилюлю было непросто. Даже после объявления решения о доме Виндзоров он продолжил сопротивляться и направил меморандум премьер-министру, предлагая дать королевскому дому имя Эдинбургов-Маунтбеттенов. Реакцию королевы Марии трудно назвать тактичной, впрочем, как и всегда: «С какой стати этот чертов дурак Эдинбург думает, что семейное имя имеет к нему какое-то отношение?»26

Однако этот «чертов дурак Эдинбург» никак не оставлял попыток переломить ситуацию. И у него был козырь – аналогичный случай произошел с королевой Викторией, которая, выходя замуж за принца Альберта, взяла его фамилию. Оппонент Филиппа, премьер-министр, тоже опирался на британскую историю. При поддержке королевы Марии он заявил, что имя «Виндзор» было выбрано королем Георгом V в 1917 году не только с целью отрезать британскую монархию от ее немецких корней во время войны, но и с целью подтвердить твердость и стойкость монархии перед лицом грозного врага.

Королева как монарх и как жена оказалась в трудном положении. С одной стороны, на нее давили непреклонная бабушка, мать и Черчилль, а с другой – муж и его дядя. Таких ожесточенных споров, которые доводили королеву до слез, политик Рэб Батлер больше не мог припомнить. В конце концов победили Черчилль и королевы, как бы ни возмущались Филипп с лордом Маунтбеттеном.

Черчиллю удалось одержать верх над Филиппом еще в одном вопросе, вызывавшем разногласия. Это случилось незадолго до того, как принц-консорт вновь взял власть в семье в свои руки. На этот раз дело касалось места проживания королевской семьи, занимавшей на тот момент Кларенс-хаус. В обустройство этого дома, ставшего их семейным гнездом, они вложили много времени и сил. Супруги сами выбирали мягкую мебель и шторы, подбирали цвета для покраски. Филипп увлекался техническими усовершенствованиями, и поэтому их дом был оснащен последними новинками, облегчавшими жизнь, включая кнопки в гардеробе, при нажатии которых выдвигались сорочки и пиджаки. Для молодого человека, который до этого вел кочевую жизнь, возможность создать дом для жены и семьи имела большое значение.

Как-то за ланчем разговор зашел о том, чтобы королеве с семьей остаться жить в Кларенс-хаусе, а Букингемский дворец использовать в качестве офиса. Филиппу эта идея очень понравилась. В практическом смысле от этого все выигрывали, так как королева-мать и принцесса Маргарет по-прежнему жили в Букингемском дворце, и никто не выражал желания оттуда уезжать. Королева-мать стала хозяйкой большого дворца в 1936 году и не скрывала, что хотела бы остаться там жить. Разговоры о ее переезде всегда проходили трудно, часто на повышенных тонах. Как-то королева-мать даже разразилась слезами, что для нее было нетипично.

Елизавета сочувствовала матери в ее глубоком личном горе, к которому добавлялось внезапное понижение в королевской иерархии. В первые месяцы Елизавета самоотверженно старалась играть вторую скрипку, хотя их монархические роли коренным образом переменились. На воскресных церковных службах, например, королева отдавала матери место, предназначенное для монарха. Сложилась «щекотливая ситуация относительно старшинства», по выражению одного из придворных. «Королева не хотела идти впереди матери, и королева-мать шла первой»27. Елизавета знала, что мать желала жить в Букингемском дворце как можно дольше, и ради мира в семье она согласилась на предложение остаться в Кларенс-хаусе, тем более что к этому стремился ее муж.

Однако Черчилль и бесчувственный, но знающий свое дело личный секретарь королевы Ласселс поставили Филиппа на место. «Королевский штандарт развевается над Букингемским дворцом, значит, там и следует жить королеве», – постановил Черчилль 28. Для Филиппа это был удар. Он заперся в своей комнате в сильной депрессии, ожидая ненавистный переезд из Кларенс-хауса в Букингемский дворец 29. Елизавета легче приняла вердикт Черчилля, так как дворец тоже был ее домом, хотя теперь ей предназначались в нем Бельгийские покои. Для Филиппа же переезд из единственного за всю его жизнь настоящего дома означал отказ от последнего оставшегося оплота его власти. «Он чертовски трудно к этому привыкал. На флоте он в прямом смысле был командиром своего корабля, – пояснял Майк Паркер. – В Кларенс-хаусе он тоже чувствовал себя хозяином. Когда же мы перебрались в Букингемский дворец, все изменилось»30.

Переезд состоялся в мае 1952 года, в разгар борьбы за фамилию. Все оказалось так, как и предсказывал Филипп: жизнь отныне проходила под постоянным наблюдением дворцового персонала. Он вспоминал: «Множество людей указывали мне, что делать: “Вам не следует в это вмешиваться”, “Оставьте это”»31. Сравнивая свое новое положение с ролью капитана корабля, он признавался: «Раньше люди подходили ко мне за инструкциями»32. Теперь же его игнорировали. Черчилль не мог простить Маунтбеттену-дяде, последнему вице-королю Индии, его роли в слишком поспешном решении вопроса о независимости этой британской колонии. Казалось, он