Бумажный Вертов / Целлулоидный Маяковский - Александр Алексеевич Пронин

Совсем другая ситуация в 1923–1925 годах, когда Вертов не только приобрел опыт работы в кинохронике в Гражданскую войну и в мирное время, но и чувствовал себя в новой советской реальности уже настолько уверенно, что мог с головой погрузиться в киномир, уйти в свою лабораторию, где «мысль расцвела». Возможно, и само сравнение с Колумбом восходит к многократно процитированному зрелым Вертовым высказыванию французского писателя Жана-Ришара Блока, который пожелал «успеха и долгого пути новому Христофору» после просмотра «Кино-Глаза» на Всемирной выставке в Париже в 1925 году[208].

Еще одним штрихом к общей картине вертовского творческого подъема, произошедшего к середине 1920‐х годов, является, на мой взгляд, достаточно очевидная перекличка с вышедшей весной 1923 года поэме Маяковским «Про это» – в аспекте использования мотива «воскресения». Однако в поэме «Про это» автор-герой требует у потомков: «Воскреси – / свое дожить хочу!», а у Вертова должно воскреснуть кино:

Смертию

смерть

поправ

И сущим

во игре

глас

и глаз

даровав.

Несомненно, не обладая присущим Маяковскому поэтическим эгоцентризмом, вселенским ощущением себя осью мира, Вертов видит свое «воскресение через изобретение» нового кино, он осознает, что стоит на пороге открытия, которое поставит его в один ряд с Колумбом.

Следует отметить, что данный текст в стихотворном наследии Вертова стоит особняком. Как было показано выше, он близок «Старту» по времени создания и заложенному в нем смыслу, но способ его выражения совершенно иной, нехарактерный для стихотворного творчества прежнего Вертова вообще: это маленькая драма в стиле театра футуристов. Список действующих лиц: Вертов, иронический хор, 1-й скептик, 2-й скептик. Действие в «Из предисловия…» чисто условное: Вертов собирается в «плавание», чтобы открыть новое кино, ему хотят воспрепятствовать «скептики и деловые люди», желающие «пустить его на дно», иронический хор рефреном «анонсирует» предстоящее «воскресение».

Если убрать всю театрализацию, то получится близкий «Старту» по смыслу программный текст, который, возможно, и был изначально отдельным стихотворением:

Млечности

дыхание.

Космос.

Киномгла.

В лаборатории

мысль

расцвела…

‹…›

Правда.

Киноправда.

Атом.

Буква «Я».

Киноглаз познанья

добра

и зла…

‹…›

Колумбом

замурованным

гляжу я

в океан.

Веду

морями новыми

непонятый

экран…

‹…›

Плыву,

Плыву от берега.

В мир ПРАВДЫ

рву

окно.

Открою

Всем Америку

внеигровых

кино!..

Думается, что театрализация данной «программы», перевод риторики в действие были связаны с ожесточенной полемикой, которая велась киноками в 1923–1924 годах с критиками «Кино-Правды» (Н. А. Лебедев, А. Д. Анощенко и др.) в печати и на диспутах[209]. Не случайно 1-й скептик, называющий новации Вертова «безумной задачей», практически озвучивает предложение Н. Лебедева отправить киноков «на Канатчикову дачу», а речь 2-го напоминает «словоблудие курослепой Анощенки»[210], т. е. режиссера-критика А. Анощенко. Соответственно, «скептики и деловые люди» явно были выведены на сцену как ответ на «злобу дня», потому что Вертову уже недостаточно одних деклараций. Он ведет «морями новыми непонятый экран», который хотят «пустить на дно», а когда нужно изобразить прямой конфликт, естественно прибегнуть к средствам драматургии.

В этой связи любопытной представляется роль иронического хора. С одной стороны, как хор он представляет Истину, не зависящую от развертывания конфликта: Кино-Глаз воскрешает настоящее кино, это – Спаситель человечества от буржуазной кинодрамы. С другой – почему же он тогда иронический? Потому что пародирует, подменяет понятия («Христос» на «кино»), но в принципе за вертовской усмешкой атеиста скрывается невольное признание силы и узнаваемости самого образа воскресения и маркирующих его словесных и ритмических форм.

Несомненно, знакомство с данным текстом сразу же порождает вопрос о месте этого необычного для Вертова текста в его стихотворном наследии. Написан он, как следует из приведенных выше аргументов, скорее всего в 1925 году и в качестве самостоятельного произведения – будучи «предисловием» – вроде бы не должен рассматриваться. Но поскольку никаких следов самой поэмы, то есть того, что им, собственно, предваряется, не обнаружено, можно его квалифицировать и как предтекст, и как отдельный опус (что мною и было сделано). Безусловно, все эти вопросы снимаются, если под «поэмой „ВИЖУ“» понимать не литературное произведение, а все, что Вертов создал как автор неигрового кино: от сделанных по-новому выпусков «Кино-Правды» (с 6-го номера) и «Кино-глаза» до «Трех песен о Ленине». Собственно, сам Вертов говорит об этом прямым текстом в «Примечании», сделанном, судя по перечисленным названиям, в 1927 году: «Замысел поэмы „Вижу“ реализован впоследствии в фильмах: „Киноглаз“, “6 часть мира“ и т. д.». И если придерживаться такого толкования, то речь идет, по сути, о литературном предисловии к последующему кинотексту.

Свидетельством того, что Вертов и в дальнейшем относился к «Из предисловия…» именно таким образом, является отсылающее к нему позднее стихотворение-памфлет с характерным названием «Дзига Вертов»:

Его мир окрестил Христофором.

Чарли Чаплин воспел за талант.

Лишь Юткевич сказал:

Дзига – горе!

Вы – не коммерсант.

Далеко Вы отплыли

от берега,

в новый мир раскрывая окно.

Слава Вам за открытие Америки.

Вы – колумб

неигрового кино.

Но, нажившись на Вашем товаре,

Вас оставят, конечно, в тени

доживать в кем-то брошенной таре

одинокие ночи и дни (227, 21).

Прямое упоминание режиссера С. И. Юткевича позволяет соотнести содержание стихотворения с заметками «О статье „Встречи во Франции“ С. Юткевича в „Новом мире“, № 12, 46 г.»[211], в которых Вертов подчеркивает, что автор статьи «недостаточно подчеркивает наше (Вертова. – А. П.) первенство» в мировой документальной кинематографии. А если учесть, что Юткевич был художественным руководителем «Союздетфильма» в 1938–1944 годах, где Вертову не дали снять «Сказку о великане» (подробнее см. дальше), то последнее четверостишие, по сути, можно трактовать и как окончательный вердикт «деловых людей» из «Из предисловия…», к которым Юткевич, бывший фэкс и удачливый автор «Человека с ружьем» и других фильмов официальной советской ленинианы, безусловно, принадлежал. Таким образом, данное стихотворение можно, по сути, считать своего рода саркастическим послесловием к поэме «ВИЖУ».

В итоге можно утверждать, что творческая эволюция Дзиги Вертова являет собой пример своего рода «персональной» трансмедиальности, присущей революционной эпохе первой четверти ХХ века. Не только идеи, образы, нарративы проявлялись в разных медиа благодаря «интермедиальности» их дискурсов[212], в новые медиа, главным образом в