Пятая Французская Республика - Nicholas Atkin

страной, то на вопрос о материальном положении французов мужчины и женщины отвечали совсем иначе. Учитывая то, что он овладел политической сценой сразу после 1962 года, де Голль мог позволить себе не обращать внимания на эти ропоты, однако президентские выборы 1965 года показали, что наконец-то появилась заслуживающая доверия оппозиция, что еще раз подтвердилось на выборах 1967 года, когда ЮНР возглавил Миттеран. Все это не делало демонстрации 1968 года неизбежными, но помогает объяснить, почему они приобрели такой динамизм.

Глава 4: Le Contestation: 1968

Вооруженные привилегированным преимуществом ретроспективы, историки часто любят пристыдить современников за их непредусмотрительность. 1968 год - один из таких случаев. В начале того бурного года мало кто предсказывал, какие судьбоносные события ожидают нас за углом. Сам де Голль отмечал, что встретил год с "безмятежностью". Первые показатели, казалось, оправдывали его самоуверенность. В газете Le Monde от 15 марта Пьер Вианссон-Понте заметил: "То, что в настоящее время характеризует нашу общественную жизнь, - это "эннуия"".1 Так и случилось, что 2 мая премьер-министр Помпиду отправился в официальную поездку в Афганистан и Иран, будучи уверенным, что оставил дом в безопасности. Только накануне традиционные первомайские торжества прошли без происшествий. Конечно, в 1966 году "Бюллетень клуба Мулен" предупреждал о проблемах в университетских кампусах, и в 1967 и начале 68-го было много студенческих демонстраций.2 Но их затмили те, что происходили в Италии, Германии и США. Влиятельный журнал L'Express сомневался в том, что французские студенты способны подражать своим зарубежным коллегам.3 События, начавшиеся 2 мая в новом университетском городке Нантерр к северо-западу от Парижа, доказали, что комментаторы ошибались. В течение нескольких дней восстание распространилось на Сорбонну и региональные университеты; вскоре к нему присоединились рабочие.

Из ничего разразился широкомасштабный социальный и экономический кризис, угрожавший самому государству. В отголоске экзода 1940 года, когда рабочие, спасаясь от немецкого наступления, отправились на курорты, знакомые им по оплачиваемым отпускам Народного фронта, к концу мая 1968 года буржуазия, вспоминая зимний отдых в Женеве, Лозанне и Берне, стояла в очереди на швейцарской границе, чтобы разместить свои сбережения на банковских депозитах4. В другом отголоске 1940 года Эдуард Балладюр вспоминает, как одному из государственных служащих в Матиньоне пришлось сдерживаться, чтобы не устроить костер из правительственных бумаг, как это произошло у набережной Орсэ незадолго до прихода немцев для захвата столицы5.

Осознавая исторические параллели, де Голль слишком хорошо понимал сходство между 1940 и 1968 годами, особенно то, как государство, казалось, "исчезло".6 Со своей стороны, историки не были уверены в общей значимости майских событий, и до недавнего времени изучением этого знаменательного года занимались в основном социологи.7 Один из наиболее известных из них - Алан Турен, сам преподаватель социологии в Нантере и непосредственный свидетель событий, - интерпретировал их как борьбу между быстро развивающимся обществом, стремительно усваивающим новую культуру, порожденную экономическими переменами, и государственным аппаратом, медленно адаптирующимся и слишком готовым отступить перед своими авторитарными инстинктами.8 Конечно, сами участники событий считали, что творят историю. Одна из книг Андре Кватрочи и Тома Нэрна, вышедшая в том же году, была озаглавлена "Начало конца" - ссылка на неизбежный крах буржуазного общества.9 В Лондоне левый активист Тарик Али, уже побывавший в Праге и Ханое в поисках революции, особенно хотел присоединиться к студенческим протестам, пока не получил анонимный звонок от мужчины средних лет в телефонной будке (несомненно, сотрудника Министерства внутренних дел), предупредившего его, что в случае поездки во Францию он рискует нарушить пятилетний запрет на пребывание в Великобритании и не будет допущен обратно в страну. Вопреки здравому смыслу, он остался.10

Те, кто принимал участие в парижских событиях, также сожалели, считая, что позволили замечательному событию пройти мимо них. По их мнению, 1968 год был манкированием революцией, которую подвели, в частности, организованные левые в лице PCF и CGT, застигнутые врасплох спонтанностью протестов. Уже 3 мая лидер коммунистов Жорж Марше изложил официальную линию, задавшись вопросом, как студенческие лидеры, "сыновья буржуа, презирающие студентов из рабочего класса", могут научить рабочих чему-либо о революции?11 И, в любом случае, как можно мобилизовать революцию без руководства партийных кадров?

Эта позиция коммунистов оставалась неизменной, а инвективы в адрес студенческих лидеров уступали только ярости правых. Студенты, эти молодые люди? Молодые отщепенцы, годные скорее для следственного изолятора, если не для суда общей юрисдикции, чем для университета", - объявила правая газета Le Figaro1. Хотя более сенсационные правые комментаторы считали протесты частью международного заговора - примерно так же, как консерваторы начала девятнадцатого века, такие как австрийский канцлер Меттерних, верили в существование революционного комитета, готового свергнуть установленный порядок, - более взвешенная оценка прозвучала от Раймона Арона. Профессор социологии в Сорбонне, постоянный автор Le Figaro и журналист в изгнании в Великобритании во время нацистской оккупации, в своей книге о 1968 годе La Revolution introuvable, опубликованной в том же году, он изобразил протесты как "психодраму". "Французы, - писал он, - всегда превозносят свои революции в ретроспективе до великих праздников, во время которых они испытывают все то, чего обычно лишены, и поэтому у них возникает ощущение, что они достигают своих чаяний, пусть даже только в бодрствующем сне". С этой точки зрения студенты занимались "ролевыми играми" - посыпать полицейские машины камнями было безопаснее, чем гонять на быстрых машинах, заключил Арон13. Лозунги того времени отражали эту точку зрения - "мечта - это реальность"; "будь реалистом, требуй невозможного"; "я - марксист, тенденция Гручо".14 Возможно, лучше всего завесить другие психологические объяснения 1968 года, например, идею о том, что студенты были охвачены искаженным Эдиповым комплексом, вынужденные убить своего отца в лице де Голля.15

С тех пор стало обычным делом отвергать протесты 1968 года, по крайней мере во Франции, как не более чем "психодраму". Однако это значит упускать из виду их реальное значение. Как утверждает Артур Марвик, эти события лучше всего рассматривать как протесты за "личное освобождение", которые привели к появлению целого ряда организаций, выступающих за права женщин, экологические изменения и равенство гомосексуалистов.16 Эти движения оказались гораздо более влиятельными в изменении политического ландшафта, чем идеи тех "интеллектуалов", которые ранее занимали высокое место во французском обществе.17 Кроме того, выросло поколение 68-го года, которое заняло позиции во власти. Хотя мы должны быть осторожны, говоря о поколениях, участвовавших в майских событиях (см. ниже), эти мужчины и женщины приняли новый подход к традиционным вопросам. В этом смысле 1968 год стал предвестником перемен. На стене было написано, что времена авторитарного государства прошли. Приближалось более плюралистическое общество, менее готовое