Земля и грёзы о покое - Гастон Башляр

не прочитывается. Это делает тем более важной проблему выражения бессознательных ценностей. Итак, если мы подчиним образы Ионы общему закону усваивания, останется объяснить, как эти образы множатся и отличаются друг от друга, почему они стремятся столь по-разному выражаться. Психоанализ, следовательно, должен учитывать эту проблему выражения, рассматривая выражение как, в конечном счете, подлинную диалектику процесса усваивания.

Случаи комплекса Ионы весьма благоприятствуют изучению такой проблемы проекции фантазмов на образ, поскольку у этого образа имеются в прямом смысле объективные черты. Фактически можно сказать, что здесь очерчено возвращение к матери. Штекель[188],[189] приводит случай тринадцатилетнего больного, который оживлял этот фантазм так: ему хотелось познать изнутри чудовищно огромное тело некоей великанши. Он воображал качели, установленные внутри тела великанши, что казалось ему сочетанием всех видов упоения. Ее живот достигал десяти метров в высоту. Штекель усматривает здесь проекцию в масштабе тринадцатилетнего грезовидца пропорций, связывающих эмбрион с матерью. Вот так смутные импульсы, называемые психоаналитиками термином возвращение к матери, находят наивное визуальное представление. Здесь проявляется потребность видеть, и это тем более характерно, поскольку она соотносит грезящего с пренатальным периодом, когда он ничего не видел. Поразмыслив над этим примером, мы дойдем до корня потребности в образах.

Несомненно, потребность эта удовлетворяется здесь весьма грубо и крайне наивно. Грезовидец склеивает бессознательные элементы с сознательными, не различая их оттенков. Но как раз это отсутствие оттенков и превращает образ Ионы в схему, полезную для психоаналитической трактовки фантазма возвращения к матери.

VIII

Психоаналитики часто забывают об одном элементе мифа. По существу, забывают о том, что Иона вышел на свет. Независимо от объяснения комплекса Ионы с помощью солярных мифов, в этом «выходе» присутствует категория образов, заслуживающих внимания. Выход из живота автоматически становится возвращением к сознательной жизни, и даже к жизни, стремящейся к новому сознанию. Этот образ выхода Ионы мы без труда соотнесем и с темами реального рождения, и с темами рождения посвященного после инициации, и с алхимическими темами субстанциального обновления (см. Wiedergeburt // Silberer Н. Probleme der Mystik und ihrer Symbolik, pp. 194 suiv.).

Доктор Анри Флурнуа, внимательно рассмотрев изображения на гербах, делает следующие замечания: «Иногда в гербах встречается (фигура) ужа, изрыгающего пламя или заглатывающего ребенка. Мне кажется, что геральдисты совершают ошибку в способе интерпретации этого последнего изображения; животное не заглатывает маленького человека, как считают они, а извергает его из себя. Это объяснение представляется мне наипростейшим… Если змей, выплевывающий пламя, благодаря своему итифаллическому[190] смыслу весьма выразительно отображает идею творческой мощи, то понятно, что образ змея, извергающего ребенка, символизирует эту идею еще лучше»[191]. Впрочем, здесь можно заметить своего рода презрительное творение, когда творит самец, буквально выплевывающий своих детей.

Как бы то ни было, массу литературных образов выплевывания, дающего потомство, можно найти с достаточной легкостью. Вкратце приведем один пример. «Плоды раскрывались, давая рождение крокодилятам, из пастей которых выбегали головы женщин и мужчин. Эти головы преследовали друг друга и попарно соединялись с помощью губ»[192]. Вот вам функция, обратная Ионе2, которую склонный к фантазиям алгебраист для удобства собственных классификаций преспокойно запишет как Иона–2.

«Здравомыслящий» читатель поспешит заклеймить необоснованность этого образа, относящегося к прекрасной эпохе сюрреализма. А между тем нам удастся лучше оценить онирическую ценность образа, вышедшего из-под пера Рибмон-Дессеня, если мы сравним его с древними образными системами: женщина, выходящая из пасти крокодила, – ведь это рождение сирены.

На гравюре, воспроизведенной на 610 странице книги Юнга Psychologie und Alchemie, на миниатюре XVIII века Вишну изображен выходящим изо рта рыбы. Точно так же старинные гравюры, изображающие сирен, довольно часто наводят на мысль о женщине, выходящей из рыбьей чешуи, будто из некоего чехла. Сколь бы мало мы ни прислушивались к грезам, они с легкостью следуют этому импульсу, исходящему от образа, как будто в сирене запечатлены рождение жизни и ее краткая океаническая родословная. Если мы будем способствовать проявлению бессознательного с помощью таких образов, мы вскоре уясним, что водяная сирена представляет собой не просто соположение двух форм: ее происхождение гораздо глубже, нежели непринужденность мускульных движений пловчихи. Образ сирены соприкасается с бессознательными зонами матки вод.

IX

Разумеется, мы не должны отслеживать все усилия по рационализации, затраченные на подтверждение того, что животные якобы пребывают в человеческом теле. Достаточно привести несколько примеров.

Распайль, придающий громадное значение влиянию животных на здоровье человека, собрал множество историй о змеях, проскальзывающих в человеческое тело[193].

Змеи ищут молочных продуктов и падки на оглушающее их вино. Кое-кто видел, как они доили коров, их даже находили на дне чанов с молоком! Они могут проскальзывать в какой-либо орган, не причиняя на своем пути ни малейшей боли. Так почему бы им не питаться молоком в желудке ребенка, а вином – в желудке пьяницы, как будто отправляясь в молочную лавку или в бочку?

И далее:

Вообразите, как маленькая змейка поздней осенью ищет убежище, чтобы свернуться и погреться; вообразите, как она пролезает под юбки заснувшей крестьянки; не сможет ли потребность в зимней спячке заставить ее проскользнуть через влагалище в маточную полость, чтобы съежиться там в оцепенении?

Помимо этой попытки обсуждения, где присутствуют элементы разной степени объективности, у Распайля можно найти весьма любопытный оборот речи, который приведет нас в мир грез.

Распайль говорит, что в сообщении Плиния о том, что некая служанка смогла забеременеть от змея, нет ничего чудесного,

если мы вообразим, что этот маленький змей, пользуясь пригрезившимся спазмом, вошел во влагалище спящей служанки, что он вышел оттуда более непокорным, ибо претерпел много мук, и тем самым причинил ей все боли, встречающиеся при выкидыше[194].

Так необходимо ли, чтобы спазм грез с такой легкостью реагировал на столь исключительный случай, когда змейка действительно ищет себе пристанище? Только бог сна сможет распределить окказиональные причины с такой легкостью, установив отношения между миром реальности и миром грез. Раз уж нам пришлось начать анекдот с пригрезившегося спазма, почему бы не списать его целиком на счет наваждения?

X

Поскольку образ Ионы во чреве китовом пользуется такой популярностью, он, вероятно, имеет более глубокие корни, нежели просто забавная традиция. Ему должны соответствовать грезы более сокровенные и не столь объективные.

По существу, эти грезы зачастую происходят от хорошо известного психоаналитикам смешения сексуальной и пищеварительной функций живота. Попытаемся различить эти две зоны бессознательного чуть отчетливее.

В пищеварительной форме образ Ионы соответствует алчности, с которой пищу глотают, не тратя времени