Приручи ветер - Андрей Урбанович

и что будет. Такой дождь как резкий поворот на шоссе. Представь, едешь на машине и пейзаж впереди ясен и понятен, но вот внезапно делаешь поворот, и пейзаж кардинально меняется. Вот так после дождя меняется будущее.

– А как узнать, это просто дождь или особенный, то есть твой?

– Сначала шаманы приручают ветер, и однажды он собирает дождь.

Что это значит: приручить ветер?

– Ветер приручают так же, как дикого зверя – любовью и терпением. В уединённом месте, где-нибудь на берегу водоёма или на вершине холма молодой шаман ловит потоки воздуха, вдыхая и выдыхая их. Ветер тоже должен быть юным, под стать шаману. Нельзя приручить бурю, смерч или суховей. Ветер растёт вместе с человеком, а когда тот покидает землю, то есть, умирает, ветер отправляется скитаться по свету, взрослеет, набирается сил и однажды, выбирает, кого из людей ему приручить…

– Похоже на сказку, – сказал я.

– Мне тоже так казалось… Ведь во всех учебниках написано, что воздушные потоки появляются от перепада температур. Правда? – дед замолчал и, вытянув перед собой руку с перевёрнутой кверху ладонью, продолжил, – Но я его приручил… Мы вместе рассекали пополам облака и тучи, пригоняли и отгоняли дожди… Учились смотреть на мир глазами друг друга…

– А этот дождь можно остановить?

– Нельзя отказываться от подарков. А это подарок.

Ветер погнал по воде крупную рябь, взмыв вверх, пригнул верхушки деревьев, обдав нас холодом.

– Пора в дом, – сказал дед. – Скоро начнётся.

Мне показалось, он нервничает, хотя и не хочет этого показывать. Мы вернулись во двор, отец встретил нас словами:

– Вот вам и грибы, и ягоды.

– Видишь, Виктор, не желают нас отсюда выпускать! – воскликнул дед и, рассмеявшись, воздел руки к небу. – Хотят усадить нас в тесной комнатушке. Видно не всё мы сказали друг другу.

Первые крупные капли заплясали по листве, деревянному навесу, и крыше.

– А ну-ка быстро в дом. Виктор, растопи печь и свечи зажги. Серёжа, там на полке приёмник, если хочешь – включи, – командовал он и, видя, что мы не торопимся, прикрикнул, – Ну резвее, что вы как мухи сонные? В дом, детишки! И, чур, не подглядывать.

Последнюю фразу он сказал зря. Мы невольно остановились на пороге и с удивлением увидели, как дед в один рывок сорвал с себя одежду, бросил её под козырёк крыши и, в чём мать родила, пустился в пляс под проливным дождём, что-то напевая себе под нос.

– Совсем старик из ума выжил, – проворчал отец. – Идём дом оживлять.

Он зажёг свечи, растопил печь. Я достал приёмник и нашёл музыкальную волну. Скрипели и улюлюкали помехи, но сквозь них прорывалась легкая музыка, отчего сразу стало уютно и радостно. А дед всё не возвращался. Краем глаза я выглянул во двор. Он стоял там, расправив руки, словно крылья. Его молодое поджарое тело резко контрастировало с седой головой.

«Наверно так выглядит марафонец, пробежавший дистанцию», – подумал я.

– Кстати, – произнёс отец, – а ты знаешь, что тот марафонец, в честь которого придумали соревнования, погиб не из-за того, что пробежал сорок два километра?

Могу поклясться, вслух я не произнёс ни звука.

– Есть сведения, – продолжал отец, – что перед тем, как бежать, он участвовал в бою. Представляешь? Кругом смерть, кровь, а он без единого ранения. Бешеный выброс адреналина. Вот в таком состоянии он бежал. И не заметил, как сжёг себя – дотла.

Поймав мой удивлённый взгляд, отец умолк и спросил:

– Ты чего, Серёжа?

– Всё нормально, – ответил я. – Пап, а почему ты про марафонцев вспомнил?

– Это не я, а ты про них вспомнил, – сказал отец.

Спорить не хотелось, да и о чём спорить? Всё ясно, как день. Здесь, вдали от цивилизации, мы электризуемся друг от друга, обретая схожие качества. Отец погрузился в изучение книжной полки, а я вертел настройку приёмника, прислушиваясь к тому, что творится на улице. Там – за окном текло, хлестало, грохотало, казалось, Енисей покинул своё русло, затопил двор и теперь стучится в двери. Выключив приёмник и обратившись в слух, я стал различать в шуме ветра и дроби дождя невнятную речь, похожую на далёкий монотонный голос на непонятном языке. Голос звучал всё отчётливее, яснее, и мне уже казались понятными отдельные слова и даже фразы…

Дед вошёл неожиданно, одетый, с прибранной головой. Увидев нас, остановился, словно вспоминая, кто мы и откуда, и виновато сказал:

– Дождь прогостит до утра. Такие вот дела.

– А у тебя, оказывается, есть забавные книжонки, – произнёс отец. – Вот эту перепечатку я вижу впервые. Где взял?

– Перевёл с санскрита. Её ещё не издавали ни у нас, ни у них, – ответил дед. – Одна из ветвей «Махабхараты». Там в папке ещё статьи из журналов, но они на английском…

– Без словаря не прочитаю, – вздохнул папа.

– Вот что… Виктор, заведи-ка свой магнитофон. Хочу похвастаться одним трофеем.

Дед открыл облезший сундук и извлёк оттуда почтовый конверт.

– А ну-ка, Серёжа, держи, – сказал он.

– А вас, Александр Осипович, ждут, – сообщила томным голосом барышня.

Курпатов в ответ только грустно вздохнул. Ничего хорошего от разговора с Дранковым не ожидалось.

– Вы ему вчера всё передали? – спросил он.

– Как вы просили – слово в слово. Но они желают видеть вас лично. Давно ждут, – напевно произнесла барышня.

Курпатов отчаянно вспоминал её имя, какое-то оно этакое было – из рыцарских романов. Геневьера – нет. Арманда – нет, как-то по-другому.

– Сильно нервничали. Обещали голову вам оторвать, – ласково продолжала она.

Запрыгали подленькие мысли: «А если не ходить? Сбежать?» – и одновременно: «Да как же её звать-то?»

– Дважды за вами посылали. Когда сказали, что вас дома нет, Александр Осипович сильно нервничали. Даже кресло три раза пнули.

«Что же она про него как про самодержца какого во множественном числе говорит?» – подумал он, а вслух спросил:

– Они сейчас не заняты?

– Они одни. Можете входить, – пропела чаровница.

«Надо же, имя забыл. А ведь всего-то месяц назад хотел её в театр пригласить. Изабелла? Анжелина? Нет…»

Курпатов обречённо вздохнул и вошёл в кабинет.

По всем приметам Дранков слышал их диалог и был готов к появлению молодого человека. На столе лежали коробки с киноплёнками. Сам Александр Осипович сидел, откинувшись на спинку кресла, и барабанил пальцами по блестящей полировке.

Курпатов замер у входа, переминаясь с ноги на ногу.

– Ну-с, юноша… Жду объяснений. – без приветственных вступлений сказал он и внезапно, сорвавшись на фальцет, заорал: – Подробных, исчерпывающих объяснений!

Юноша молчал, виновато пряча глаза.

– Вам доверили аппарат, выделили деньги! И что в результате? – грозно спросил Александр Осипович, и сам же ответил: – Ни-че-го! Ну-с, вы расскажите мне историю своего вояжа?

– Что рассказывать… – начал Курпатов. – Добрался до Тобольска. Сначала поездом ехал, потом на корабле. Вы не представляете, Александр Осипович, какие настроения в провинции… Такое творится…

– Обойдёмся без этого, – оборвал его Дранков. – Меня не интересуют ваши оценки провинциальной жизни Где кинохроника? На что я потратил деньги? Вот что мне интересно!

– Романовы в Тобольске находятся под охраной. Мне сказали, без специального разрешения снимать не позволят. А человек, что это разрешение выдаёт, был в отъезде. Пробовал солдат подкупить. Они ни в какую. Потом мне сообщили, что в воскресенье они-с в храм отправятся. Я это в среду узнал. Несколько дней выбирал место, откуда всё хорошо видно, чтобы запечатлеть. И кинокамеру установил очень удачно, как вы учили…

Курпатов замолчал, давясь слезами, которые уже текли по лицу, так что и скрывать их не было ни какого смысла…

– Дальше что было?! Что вы тут как гимназистка истерики мне устраиваете?!? Я слушаю, излагайте!

– Когда они-с в храм входили, я, аккурат, в будочке сидел. Такая деревянная… И все они рядом со мной прошествовали: и Николай Александрович с супругой, и Великие княжны, и цесаревич… Я так радовался, ведь никогда так близко венценосную семью не видел. А тут… Мне даже показалось, Николай Александрович