Приручи ветер - Андрей Урбанович

сошлись, по словам Петра Вениаминовича, на любви к поэзии. Читали друг другу Гумилёва. Этот самый Козырев вообще прославился любовью к опальным поэтам. ГУЛАГовские бараки – особое место. Там собиралась элита эпохи, велись интеллектуальные споры, разрабатывались концепции, рождались великие книги. И вот однажды спор зашёл о сущности времени. Козырев, человек, наделённый гениальной интуицией, привёл целую обойму ошеломительных гипотез. Пётр Вениаминович объяснял мне всё это очень подробно. Формулы чертил, схемы всякие. Далёк я от физики, ничего тут не поделаешь. Но несколько его утверждения помню до сих пор:

– время имеет направленность хода и плотность;

– время вырабатывает энергию, противодействующую росту хаоса;

– время распространяется мгновенно;

– время поглощается и излучается материальными телами;

– время взаимодействует с веществом звезд, являясь для них источником энергии;

– время является необходимой составной частью всех процессов во Вселенной, а, следовательно, и на нашей планете все процессы идут либо с выделением, либо с поглощением времени.

Петра в ту пору особенно зацепило то, что время экранируется твердыми веществами и что оно способно отражаться зеркалом, подобно свету… Вот об этом и спорили до хрипоты, чем выводили из себя соседей по нарам.

– Как ты не понимаешь простейшую истину? – вопрошал Козырев. – Всё, включая время, существует в неких определённых условиях. Измени условия, и изменится само течение времени.

Сказав это, он подобно Леонардо начертил схему отражателя. Вот это и стало некой чертой, после которой Пётр Вениаминович навсегда определил путь своей жизни.

После войны Козырева освободили, а чуть позже, и нашего Петра. За первого заступились учёные астрофизики, как освободили второго, история мутная. В первый день нашего знакомства он говорил, что получил свободу за особые заслуги в медицине. Якобы вылечил от душевного недуга жену начальника лагеря. Но спустя несколько лет я узнал, что именно там он, используя чертежи Козырева, построил свою первую зеркальную установку и даже провёл ряд опытов с участием заключённых. Вполне вероятно, что соответствующие органы посчитали его нужным товарищем и выпустили на свободу для дальнейшей научной работы.

Оказавшись на воле, он решил совершить некий прорыв в области познания. Тем более, что сам Козырев к этой идее охладел, а Пётр Вениаминович, напротив, думать ни о чём ином не мог.

– Видишь ли, Андрей, теперь от меня всё время требуют результата. Практической пользы от исследований, – жаловался он. – В это вбухано столько человеко-часов… И вот наконец свет в конце туннеля. Месяц назад после множества исследований мы поняли, что с помощью данного аппарата можно войти в сознание любого субъекта.

– Что значит войти в сознание? – переспросил я.

– Сразу и не разжевать, ведь пока мы не до конца разобрались в механизме этого процесса… Попробую объяснить. Даёшь фотографию человека оператору в зеркальной комнате. И он, погружаясь в сомнамбулическое состояние, входит в контакт с изображённым на фото субъектом. Мы даже умудрялись диктовать свою волю людям, удалённым отсюда на тысячи километров.

– Это задокументировано? – спросил я.

– Естественно, только вряд ли тебя допустят к тем бумагам, – усмехнулся Пётр.

– Ну ладно… Оставим ваши опыты с сознанием. Откуда появляются знаки?

– Тут-то и начинается самое интересное. Две недели назад наши исследования вошли в решающую фазу. Мы попробовали внедриться в сознание одного арабского владыки. Но оператора, выполнявшего это задание, извлекли из зеркальной комнаты совершенно невменяемым, каковым он пребывает и по сей час. Ох, и всыпали же нам! Ну, и мне, понятное дело, сразу припомнили, что однажды я уже проходил по делу о «вредительстве». А я ведь предупреждал: долго в установке находиться нельзя. Не слушали! Кстати, арабский владыка тоже тронулся. И вот после этого провала стали появляться знаки. Что это и почему, ответа нет. Оттого-то ты и понадобился на закрытом объекте, – подвёл черту Пётр Вениаминович.

За беседой мы не заметили, как проглотили полторы бутылки коньяка. Мой новый приятель заскучал. Его мысли стремительно удалялись от научных изысканий в сферы личных обид, он жаловался то на начальство, то на какого-то типа, что накатал на него телегу в далёкие довоенные годы. Потом стал живописать, какие ужасы ему предстоят, если несчастный оператор не выздоровеет… Глаза его то и дело увлажнялись, язык заплетался, а от юмора и самоиронии не осталось и следа. Пришлось вызвать ему такси и отправить домой.

Всю ночь я ворочался, переваривая услышанное, но так и не смог понять, в какую же дверь вошёл. До сего дня я был убеждён: всё, что не вмещается в грубые рамки материи, – мракобесие, заблуждение и не более того. «Но это чистая наука, – успокаивал я самого себя.

Не стану истязать вас подробностями моих трёхдневных изысканий в «зеркальной комнате». Скажу только, что я со старательностью первоклассника после каждого пятиминутного сеанса чертил знаки, а после подолгу вглядывался в них, пытаясь уловить в них хоть какой-то смысловой намёк. По моей просьбе в лабораторию доставили несколько коробок с книгами по древней символике, которые мало чем помогли. Шифры не поддавались. Единственное, что приходило в голову, – это предупреждение о неведомой опасности. Пётр с этим согласился.

– Похоже, мы открыли двери и теперь не знаем, что с этим счастьем делать, – сказал он.

И тут мне пришла идея.

– Знаешь, там было ещё несколько символов, которые можно трактовать, как воссоздание былого. А что если нам создать такие же условия, как в тот день, когда эти двери открылись? – предложил я.

– Это невозможно, – отмахнулся Пётр. – Во-первых, оператор, совершавший набег на сознание арабского владыки, сильно ни в себе. Во-вторых, через семь минут в «зеркальной комнате» появляются плазмоиды, их, кстати, фиксирует не только сознание, но и техника.

– И всё-таки, надо попробовать, – настаивал я. – Вдруг это единственный способ вернуть доброе здравие вашему сотруднику. В конце концов, что мы теряем?

Видимо, моё предложение было обдумано наверху самым серьёзным образом. На следующий день ближе к обеду к центральному входу подкатила скорая помощь в сопровождении чёрной «Волги». Два дюжих санитара доставили к нам на этаж худого измождённого человека – это и был тот самый «оператор». Выглядел он лет на пятьдесят, хотя было ему чуть за тридцать. Вместе с санитарами и больным вошёл угрюмый гражданин, судя по выправке, военный, одетый в гражданское.

– Когда начнёте? – не поздоровавшись, спросил он.

– Через полчаса всё будет готово, Аркадий Иванович, – отрапортовал Пётр.

– А сам процесс?..

– Минут сорок, не более.

– Смотрите, за товарища Прохина головой отвечаете.

В зеркальной комнате нас упаковали, как положено, подключили провода и датчики. Перед глазами повесили портрет араба, как я понял, того самого.

– Это чтобы воссоздать прежние условия, – пояснил Дмитрий. – Ни пуха, ни пера. И не вздумайте отвечать: к чёрту.

Когда железная дверь захлопнулась, Пётр, развернувшись к своему соседу, спросил:

– Прохин, ты как?

Тот в ответ промычал что-то невразумительное, а потом стал бормотать на непонятном языке.

– На арабском, – прокомментировал Пётр. – Совсем плох парень. Ой, дай-то Бог…

Раздался уже привычный скрип, пространство под нами зашаталось, поплыло, и одновременно по зеркалам понеслись знаки. Их ход постепенно замедлялся.

Прошло примерно минут десять, когда калейдоскоп символики прекратился, и вместо них возник пустынный пейзаж. И мы резко переместились в него прямо со своих испытательных кушеток. Случилось это столь неожиданно, что я никак не мог поверить в реальность происходящего.

– Пётр, – позвал я. – Ты это видишь?

– Песок?! – выдохнул он. – Похоже, мы попали не туда, куда следует.

– Что дальше? – спросил я, поднимаясь на ноги.

Пётр вскочил как ошпаренный и принялся вертеть головой. Я много чего повидал за свою жизнь, всю войну прошёл, там страх – дело привычное, он становится спутником, с ним свыкаешься, но тут… Песок, барханы, нещадно палящее солнце – и больше ничего! И никакой надежды на возвращение!

– Пойми, они нас не вытащат. Для них, мы сейчас мирно почиваем в «зеркальной комнате», – стуча зубами, сказал Пётр.

– Поднимаем Прохина и идём, – скомандовал я.

– Куда? Ты хоть имеешь представление, где мы?

– Вот это и выясним.

Стараясь не показывать страха, я поднял несчастного «оператора», закинул