Приручи ветер - Андрей Урбанович

его себе на плечо и шатаясь, пошёл по песку в сторону ближайшего бархана. Тело несчастного Прохина оказалось неожиданно лёгким. Пётр, причитая, поплёлся следом.

Едва мы оказались на вершине песчаного холма, как нашим глазам предстало удивительное зрелище. Вся поверхность внизу – до горизонта была усеяна круглыми прозрачными шарами.

– Не надо туда ходить, – взмолился Пётр.

– Перестань стонать и послушай меня! – как можно спокойнее сказал я. – Если это галлюцинация, то бояться нечего, через сорок минут нас вытащат, и все вместе за коньяком обсудим увиденное.

– А если нет? Если мы действительно попали в другое пространство? – дрожа всем телом, спросил он.

– Тем более, надо разобраться, что это за место. Иначе как мы вернёмся? – сказав это, я стремительно, насколько позволял рыхлый песок, побежал вниз. Я знал, когда страшно, нужно бежать навстречу страху. Так всё кончится быстрее…

Петр последовал моему примеру.

Первый же увиденный шар вызвал во мне настоящий столбняк. За стеклянной перегородкой сидел человек, по всем признакам современный европеец. Лицо его казалось совершенно безучастным, такие лица бывают только у восковых фигур. Опустив тело Прохина на песок, я двинулся вдоль разбросанных стеклянных сфер словно посетитель небывалого фантастического музея, вглядываясь в лица людей, заключённых в стекло. Азиаты, европейцы, африканцы в одеждах самых разных эпох проплывали перед моим взглядом. Я настолько ошалел от этого зрелища, что на какое-то время даже забыл, что прибыл сюда не один, и когда раздался истошный вопль Петра, моё сердце едва не выпрыгнуло из груди.

– Сюда, Андрей! Гляди, это же Прохин! – вопил он.

В одном из шаров сидел с отсутствующим видом наш «оператор». Моя рука непроизвольно потянулась к прозрачной сфере, стоило мне коснуться её, как она лопнула, рассыпалась мыльным пузырём на десятки маленьких пылающих шаров, которые закружили вокруг нас. Последнее, что мне удалось увидеть – это шар, входящий в спину Петра, словно она была не из плоти…

Когда я открыл глаза, надо мной нависали врачи. Рукав рубахи, закатанной до локтя, и шприц, лежащий на тумбочке, красноречиво рассказали о моём состоянии.

– Остальные, как? – спросил я.

– Вы молодцы, – кивнул доктор. – Прохина, можно сказать, с того света вытащили. Он заговорил. Правда, помнит только то, что было до эксперимента.

– А что с Петром?

– Всё нормально. Нога онемела. Ничего, думаю, ему впору плясать от радости, даже на одной ноге. С его-то биографией загубить сотрудника – верный срок.

Понятно, что я оказался не просто в клинике, а в отдельной палате. Мой организм стремительно восстанавливался. На следующий день мне разрешили встать, пообещали выписать и даже позволили навесить моего товарища по несчастью. Он лежал тут же на этаже.

– Как самочувствие? – спросил я.

– Хорошо, Андрей. Уже хорошо. Надеюсь, теперь меня не тронут.

– За что тебя трогать-то. Дело старое.

– Могут и обновить. С них станется, – зыркнув по сторонам, сказал он.

– Так знаешь, до чего докатиться можно!.. У меня, говорят, отец в казаках был. Так что теперь, получается, и я враг?

Пётр как-то по-новому посмотрел на меня, но уже через мгновение переключился на другую тему:

– Отчёт мы составили. Начальство вроде довольно… А чувство двойственное. С одной стороны, благодарность вынесли за то, что Прохина мы вернули. А с другой стороны – проект мой закрывают. Нет больше зеркального терема. А у меня на него семь лет жизни ушло, – с грустью говорил он.

– Пётр, я завтра уезжаю. Объясни мне на прощание, куда нас занесло? Что это за пустыня со стеклянными шарами? – спросил я.

– Будем считать это массовой галлюцинацией. Так для всех удобнее. Знаешь, во мне после наших приключений изменилось что-то. Пока я здесь лежал, столько идей возникло. Стоит глаза прикрыть, и такие потоки идут, ничуть не хуже, чем в «зеркальной комнате». Жаль, что ты не физик, не поймёшь.

На следующий день меня выписали. С Петром проститься не получилось, у его палаты стоял лейтенант, отчеканивший:

– Не положено. Занят сейчас ваш Пётр. Аркадий Иванович у него.

Ждать когда закончится беседа, я не стал, боялся опоздать на поезд.

В Москве меня встретили сразу двумя новостями, как водится, одна хорошая, другая – плохая. Сначала поблагодарили за выполненное задание, даже премию выписали, а потом сообщили, что в столице для меня больше работы нет и предложили несколько захолустных городов на выбор. Таким образом, ваш покорный слуга вновь вернулся в Сибирь.

Кстати, когда я уезжал, провожать меня пришёл ни кто-нибудь, а ректор – собственной персоной. Я усадил жену с ребёнком на отведённые нам места, а сам вышел на перрон, чтобы последний раз обнять старика. И в момент прощание он, припав к моей щеке, тихонечко сказал:

– Зря вы, Андрей Викторович, так разоткровенничались с тамошними сотрудниками. Работали бы и дальше в первопрестольной, горя не знали.

– О чём вы? – не понял я.

– О том, что папенька ваш из казачества. Впредь думайте, что и кому говорить.

Дед завершил рассказ, заглянул в пустую кружку, глубоко вздохнул и сказал:

– Ну, жду ваших вопросов.

– А ты встречался с ним после этого случая? – спросил я.

– Дважды. Первый раз лет пятнадцать спустя. Он с трудом вспомнил меня. Немудрено, ведь наше знакомство длилось всего около пяти дней. Вспомнив, заговорил о приборах, усиливающих паранормальные способности, и прочей чепухе. Я с ним спорил, доказывал, что главная лаборатория и самый таинственный инструмент – это человек. Он возражал. Говорил что-то о внутренней химии, о создании особого поля… И угораздило же меня показать ему пару простых шаманских трюков. Вот тогда он снова мной заинтересовался. В общем, я стал жертвой собственного тщеславия. Официальной бумагой меня вызвали в спецотдел. Я не пошёл. Когда за мной прислали машину, пришлось имитировать нездоровье. А затем коренным образом менять свою жизнь.

– Ты притворился сумасшедшим? – спросил я.

– Есть вещи, в которых нельзя участвовать, особенно, если у тебя есть какой-то дар, – ответил он.

– А что за трюки ты показал? – снова спросил я.

– Да глупости всякие, – отмахнулся дед.

– Ну, пожалуйста, покажи нам…

Дед устало улыбнулся и сказал:

– Слаб я сегодня.

Он встал, прошёл к печке, поворошил кочергой тлеющие головёшки и вдруг, выхватив оттуда пылающий уголёк размером с грецкий орех, положил его на ладонь.

– Серёжа, протяни руку. Не бойся.

Уголь перекочевал с его ладони на мою. Он не обжигал – был холодным, как лёд. Тотчас входная дверь открылась, и вошёл двойник моего деда. Постояв на пороге, оглядел комнату и произнёс:

– Серёжа, уголёк можешь в блюдце бросить.

Я тут же последовал его совету. Соприкоснувшись с влажным дном блюдца, тлеющий кусок древесины зашипел, наполняя комнату дымом.

А двойник снял с вешалки бушлат, накинул на плечи и, сказав нам: «Дождит нынче», вышел прочь. Помедлив мгновение, я кинулся вслед, но он пропал, а бушлат, оказывается, всё так же висел на своём месте.

– Впечатляет, – выговорил отец. – Это гипноз?

– Вроде того, – согласился дед.

Мне хотелось продолжения, но папа был настроен иначе.

– Ты сказал, было две встречи? – спросил он.

– Вторая восемь назад. Я работал лесничим, – продолжил дед, вновь укутавшись в одеяло. – Ну и слава обо мне шла, вроде, как колдун я, лекарь, и всё такое. А он со своей компанией ездил по глухим деревням и под видом этнографа изучал древние знахарские обряды, записывал заговоры-наговоры. Ну и нашептали ему о чудном деде. И тогда Пётр Вениаминович со своей свитой пожаловал в мои угодья. В этот раз он меня даже не узнал.

– Как так может быть? – удивился я.

У меня борода была вот досюда, – дед прочертил ладонью по животу. – Весь заросший, как леший какой. Вы бы тоже не узнали. А я, встретив эту делегацию, прикинулся дремучим старцем, глуховатым на оба уха и суеверным до неприличия. Они покрутились, вопросы дурацкие позадавали и убрались восвояси.

– Что же это, по-твоему, было? Там, в «зеркальной комнате»? – спросил отец.

– Только то, что мы способны увидеть. Сознание индивидуально, но имеет связь с неким общим полем – банком данных. Оно и конкретно, и абстрактно в то же время.