Живой Дагестан - Владимир Д. Севриновский

плавки металла, пригодились для производства пороха, которым гоцатлинцы снабжали всю округу. Где порох, там и оружие. Мастера научились делать кинжалы, шашки и кремневые ружья, украшая их серебряными накладками с суровым, сдержанным узором.

В начале XX века эти ремесла пришли в упадок. Только в 1958 году мастер Магомед Джамалутдинов при помощи грузинских лакцев и кубачинцев обучил молодежь полузабытому промыслу и основал артель «Народное искусство», вскоре ставшую Гоцатлинским художественным комбинатом. В пору расцвета, пришедшуюся на 1970–1980 годы, на нем работали более двухсот мастеров, выпускавших ювелирные украшения, канцы и даже ковры. О былом великолепии напоминают могучие своды, облицованные речным камнем, и пара кованых узорчатых ворот, расписанных по эскизу прежнего директора комбината – заслуженного художника РСФСР Базаргана Гимбатова, автора знаменитого орнамента Базаргана.

– Здесь в советские времена средняя зарплата была четыреста рублей. Бешеные деньги! – вспоминает Гимбат Гимбатов, сын Базаргана и нынешний директор комбината. У него высокий выпуклый лоб, щеточка седых усов и властный, с хитринкой взгляд знатока женщин. – Один мастер до тысячи зарабатывал. Такую сумму на себя и потратить невозможно. Он для друзей пиво бочками покупал.

Теперь такой фокус в селении невозможен даже для богача. Сход общины – джамаата – запретил продажу спиртного. Важные вопросы решаются всем миром. Такой общинный уклад, густо замешанный на традициях и шариате, отличает Гоцатль от селений, где большинство вопросов решает глава сельсовета.

– Гоцатль – пуп мира, – гордо говорит мастер Гимбат. – Особое село. Мы – исторически вольное общество. Всё решаем сами, ханам кланяться привычки нет.

Во время выборов 2016 года глава Хунзахского района в сопровождении вооруженной охраны приехал в село. Его помощники принялись на глазах у сельчан вбрасывать в урны бюллетени в поддержку кандидата от «Единой России». Несмотря на выстрелы охранников, гоцатлинцы прогнали непрошеных гостей, а урну, в которую те все же успели закинуть несколько пачек, разбили и сожгли.

Даже дома для новых семей здесь строят сообща – родители молодоженов оплачивают только стройматериалы и специализированные работы. Вот и получается, что остаться в родном селении намного дешевле, чем переехать в город. Даже тот, кто работает в Москве или Махачкале, считает важным иметь дом на родине и проводить там отпуск. Но порой патриархальный уклад приводит к трагедиям шекспировского толка.

– В начале XX века здесь междоусобная вражда была, – рассказывает Гимбат с таким волнением, словно речь о событиях недельной давности. – Два рода схлестнулись. И двое приятелей не разлей вода, восемнадцатилетних ребят из враждующих тухумов, погибли в один день. Тогда старейшины сказали главам родов: «Ваша ненависть погубила лучших друзей. С обеих сторон убито поровну, пора примириться». И они поклялись больше не воевать. А юношей похоронили рядом. Мой прадед, прекрасный ювелир, вырезал для них из камня красивые надгробия. Это случилось в 1908 году, а краска и по сей день как свежая. С тех пор в Гоцатле друг друга не убивали, но холодок между представителями этих родов чувствуется до сих пор.

К счастью, с конкурентами по ремеслу отношения у гоцатлинцев куда более мирные. Хотя и тут не обошлось без проблем. Когда в СССР создавали республиканские бренды, аул ювелиров мог быть только один. Им стали Кубачи – да так, что незнающие люди принялись называть «кубачами» даже продукцию Гоцатля. О друзьях-соперниках Гимбат говорит с огромным уважением:

– Я преклоняюсь перед кубачинцами, их кропотливой работой над мелкими деталями. Они и блоху могут расписать. Мы же делаем упор на практичность. Оружие должно быть прежде всего оружием. Серьга – держаться в ухе. А кубачинскими кинжалами даже пользоваться не хочется, чтобы не испортить красоту. У них в горах все, до последнего камушка и деревяшки, пропитано аурой промысла. Что ни житель, то мастер. Когда спрос растет, все селение расцветает, когда снижается – приходит в упадок. В Гоцатле несколько родов занимаются промыслом, а остальные – земледелием, садоводством, строительством… Так надежней. Если я на мели, двоюродный брат или сосед всегда поможет. Даже просить не буду, сами дадут. Скажут: «Будут деньги – вернешь. Не будут – забудь». Так положено у нас по исламу и по традиции. Выручишь человека – когда-нибудь у него тоже КамАЗ с пряниками на улице перевернется, и он с тобой поделится.

Поддержка соседей особенно пригодилась гоцатлинским мастерам, когда в 2005 году комбинат остановился, со зданий даже сняли крыши. Мастера знаменитых династий – Гаджиевы, Гимбатовы, Магомедалиевы, Абдулхалимовы – продолжили работать на дому, оборудовав мастерские по собственному разумению. Некоторые не запирают дорогостоящие станки, чтобы ими пользовались молодые ювелиры. Но не всеми инструментами можно поделиться с соседом. Каждый штихель делается индивидуально, под руку определенного мастера. Иначе он будет не продолжением ладони, а вечно натирающим неудобным протезом. Это недопустимо, ведь стоит инструменту один раз соскочить – и почти законченная работа превращается в брак. Даже если замаскировать царапину, немного изменив узор, понимающий человек сразу поймет, что случилось.

На просторном рабочем столе мастера, сделанном по его собственному проекту, – кажущийся беспорядок. Однако любой инструмент он найдет с закрытыми глазами. Каждый выступ продуман до мелочей, приспособлен к делу. Даже стружка бережно собирается в специальном выдвижном ящике.

– Я начал гравировать потому, что влюбился в звук ломающейся стружки, – рассказывает Гимбат, мечтательно улыбаясь, словно речь идет о любимой женщине. – Когда надо закончить штрих, мастер делает легкое движение штихелем, и она с треньканьем отлетает. Это – целая мелодия. Не знаю никого, кто гравировал бы лучше покойного отца. Я слушал песню его стружки и мечтал тоже этому научиться. Как пошел в четвертый класс, сам начал гравировать. Отец меня не принуждал. Просто царапал иглой рисунок на заготовке и оставлял. Я со школы возвращаюсь – а в мастерской такая красивая вещь! Брал его инструмент и давай шлепать – пока палец штихелем не проколю или рисунок не испорчу. Вечером отец без единого слова исправлял мои ошибки, и все повторялось сначала. Только в девятом классе он дал мне пустую заготовку и сказал: «Что хочешь с нею делай, а мои браслеты больше не трожь. Ты уже научился».

Однако у сына были другие планы. Гимбат с детства мечтал стать биологом и в старших классах школы стабильно занимал первые места на республиканских биологических олимпиадах.

– Под конец учебы отец меня подозвал. Без экзаменов, говорит, на Худграф поступишь, у меня там друзья. Я в ответ: «Ни за что, биологом буду!» Он удивился: «Зачем тебе это? За жучками с сачками бегать?» Но я все равно поступил на биологический факультет. «Что ж, поздравляю, – сказал отец и улыбнулся едва читаемой улыбкой.