Союз Сталина - Василий Васильевич Галин

Тогда придет Некто, кто возьмет от них их… решимость – принимать на свою ответственность, принимать невероятные решения… Он будет истинно красным по волевой силе и истинно белым по задачам, им преследуемым. Он будет большевик по энергии и националист по убеждениям. У него нижняя челюсть одинокого вепря… И «человеческие глаза». И лоб мыслителя… все, что сейчас происходит, весь этот ужас, который сейчас навис над Россией, – это только страшные, трудные, ужасно мучительные… – Роды… Роды самодержца… Легко ли родить истинного самодержца и еще всероссийского!..»[685]

Эти роды перейдут в активную фазу с началом завершения этапа «восстановления». Дискуссия, о выборе дальнейшего пути развития, развернулась еще при жизни Ленина и продолжилась после его смерти, перерастая постепенно в непримиримую борьбу за власть. Степень ожесточенности этой борьбы передавали слова Зиновьева, который во время V конгресса Коминтерна летом 1924 г. угрожал «переломать кости» оппозиционерам[686]. Н. Бухарин в 1927 г. заявлял: «у нас могут существовать другие партии, с той разницей, по сравнению с буржуазными странами, что одна будет правящей, а все другие в тюрьме»[687].

Опасность все более нарастающего раскола в партии наглядно подтверждали и события в Германии, где противоречия между социал-демократами и коммунистами дали возможность Гитлеру прийти к власти: «Если не найдем правильной линии в управлении страной и хозяйством – оппозиция наша будет расти, и страна тогда, – предупреждал еще 1926 г. Ф. Дзержинский, – найдет своего диктатора – похоронщика революции, – какие бы красные перья ни были на его костюме. Все почти диктаторы ныне – бывшие красные – Муссолини, Пилсудский…»[688].

Идеологическая борьба внутри партии, отсутствие определенного курса, уже привели к тому, пояснял Ф. Дзержинский летом 1926 г., что «у нас не работа, а сплошная мука, – Функциональные комиссариаты с их компетенцией – это паралич жизни и жизнь чиновника-бюрократа. И мы из этого паралича не вырвемся без хирургии, без смелости, без молнии. Все ждут этой хирургии. Это будет то слово и дело, которого все ждут. И для нашего внутреннего, партийного положения это будет возрождение… Сейчас мы в болоте. Недовольства и ожиданий кругом, всюду. Наше внешнее положение очень тяжелое. У нас сейчас нет единой линии и твердой власти… Каждый комиссариат, каждый зам. и пом., и член в наркоматах – своя линия. Нет быстроты, своевременности и правильности решений»[689].

Окончательный перелом произошел с кризисом этапа «восстановления» в 1927–1929 гг., когда вопрос стал ребром: либо с Троцким за НЭП и мировую революцию, либо со Сталиным за ускоренную модернизацию. Победа Сталина стала результатом не столько аппаратной борьбы, сколько сознательным выбором партии, отражая настроения которой, Ф. Дзержинский еще в 1926 г. писал, что идеи Троцкого, Зиновьева, Пятакова, Шляпникова, на продолжение НЭПа и мировую революцию «поведут и партию, и страну к гибели»[690].

Победа курса на ускоренную индустриализацию означала проведение радикальных экономических и социальных реформ, что в столь сжатые сроки, и в таком враждебном окружении было возможно только при условии абсолютной мобилизации власти. Чем более широкие и глубокие интересы затрагивает мобилизация, тем большего уровня концентрации власти она требует, в конечном виде выражаясь в идее вождя.

Потребность в вожде не спускается сверху, а поднимается снизу, движимая инстинктом коллективного самосохранения, как внутренняя потребность общества в объединяющем и мобилизующем символе. «Во времена национальных волнений и национальных бедствий абсолютная монархия всегда казалась народу, справедливо или нет, высшим прибежищем, – постулировал эту закономерность Ч. Саролеа, – Она обязана своим существованием не случайности, а необходимости. И эта необходимость кажется столь очевидной, столь настоятельной каждому русскому, знающему свою историю, что все славянофилы, несмотря на либеральные тенденции, как в случае Аксакова и Юрия Самарина, отстаивали самодержавие, «Самодержавие», как краеугольный камень политического устройства»[691].

«Не будем забывать, – добавлял Саролеа, – что в жизни народов, диктаторский принцип власти до тех пор, пока он опирается на моральную или духовную основу, может быть столь же необходимым и, следовательно, столь же законным, как и принцип свободы. Не будем забывать, что даже в нашей собственной истории двумя наиболее решающими эпохами были военная диктатура Кромвеля и гражданская диктатура Питта. Не будем забывать, что римляне, то есть нация, которая из всех древних народов была наиболее успешной в практике свободы и самоуправления, никогда не колеблясь обращалась к такой диктатуре всякий раз, когда стране угрожала опасность. Salus populi suprema lex. (Благо народа – высший закон)»[692].

Если вождь оправдывает ожидание народа, то культ его личности возникает автоматически. «В грядущих поколениях, – указывал на закономерный характер этого явления в 1916 г. Ч. Саролеа, – крестьянство и духовенство будут видеть в Императоре и в Церкви свое духовное и светское Провидение, патриархальный и благодетельный деспотизм. Одним словом, Политическая реформа в России должна быть консервативной или будет провальной»[693]. Так и произошло, только на смену императору и средневековой церкви, большевики привели вождя и новую религию – религию современного индустриального века.

ГУЛАГ

Официальная история ГУЛАГа началась с июля 1934 г., когда постановлением ЦИК было образовано Главное управление исправительно-трудовых лагерей…, в октябре переименованное в Главное управление лагерей (ГУЛАГ). Массовое наполнение лагерей начнется с постановления от 1.12.1934, которым на следствие отводилось 10 дней. Поводом для его появления стало убийство С. Кирова. На самом деле, это постановление лишь, по сути, санкционировало применение постановления «Об Особом Совещании при Народном комиссаре внутренних дел СССР», от 5.11.1934, которым НКВД наделялся правом применения внесудебных репрессий к любым заподозренным лицам. Именно осужденные за политические и контрреволюционные преступления, составили одну из крупнейших социальных групп системы ГУЛАГа: их доля в лагерях составляла в 1934 г. – 26,5 %; в 1936 г. – 12,6 %; в 1937 г. – 12,8 %; в 1938 – 18,6 %; в 1939 – 34,5 % и в 1940 – 33,1 %[694].

Гр. 10. Доля всех заключенных в общей численности населения, Россия и США 1992–2002 гг. и СССР 1930–1940 гг., в %

По своей сути ГУЛАГа представлял собой своеобразный аналог общественных работ, которые в те годы получили широкое распространение в США и Германии. Отличие заключалось в том, что если в последних они осуществлялись на добровольно-принудительной основе: в США отказывавшийся от общественных работ практически оставался без средств к существованию, а в Германии – вставал перед воротами концлагеря, то в СССР «общественные работы» изначально носили принудительный, репрессивный характер.

Для России общественные работы вообще были не новостью, они широко использовались и в царское время. Вот как их, например, во время голода 1911–1912 гг. описывал А. Панкратов: «у насъ въ селѣ прудъ рыли, работало 28 человѣкъ… А къ пруду каждый день подходила толпа въ 500 человѣкъ и просила техника: „Дай, Христа