Союз Сталина - Василий Васильевич Галин

Таб. 11. Показатели цивилизационного развития[642]

Муки аграрной революции 1930-х годов могли бы быть существенно смягчены, если бы СССР не приходилось тратить значительную часть своих накоплений, т. е. тех средств, которые могли бы пойти на потребление и улучшение жизни населения, на вооружение: «масло шло в обмен на пушки» (Таб. 12). Наглядным примером здесь могла служить Англия, где У. Черчилль уже в 1936 г. призывал: «Отныне надо приложить для перевооружения такие усилия, подобных которым еще не было; этой цели должны быть подчинены все ресурсы нашей страны и вся ее сплоченная мощь»[643].

«Мы приступили к проведению широкой системы нормирования продовольствия. Это вызвано не тем, что нам грозит голод…, – указывал в 1940 г. У. Черчилль, – Мы ограничиваем себя потому, что хотим… увеличить свое производство вооружений… для того, чтобы вся энергия британской нации… до последней капли и крупицы могла быть обращена на выполнение стоящих перед нами задач»[644].

Таб. 12. Производство и потребление в СССР[645]

Доля военных расходов в госбюджете с 1932 по 1940 гг. выросла почти в 10 раз с. 3, 4 % до 32,6 %[646]. Причем расходы на оборону стали стремительно расти только с 1933 г. – прихода к власти Гитлера. На 1941 г. предполагалось потратить на оборону 43,4 % госбюджета[647]! Если промышленный рост за 1933–1937 годы составил 120 %, то рост выпуска военной продукции – 286 %.

Французский сенатор А. де Жувенель в этой связи заявлял, что советская пятилетка является подготовкой к агрессивной наступательной войне[648]. Но «разве кто-нибудь скажет, что готовиться к сопротивлению агрессии – значит развязывать войну? – отвечал У. Черчилль в 1938 г., – Я заявляю, что именно в этом – единственная гарантия мира. Мы должны быстро собрать все силы для того, чтобы встретить агрессию не только военную, но и моральную…»[649]

Репрессии

Первое, что привлекает внимание исследователей, обращающихся к теме Репрессий, является личность самого И. Сталина. На его особенности указывал уже В. Ленин, который отмечал, что «Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и в общениях между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности генсека…, это не мелочь, или это такая мелочь, которая может получить решающее значение»[650].

Но «может быть только такой тупой таран, как Сталин, – приходил к выводу бежавший из Советской России в 1930 г. дипломат С. Дмитриевский, – и сможет пробить для России дверь в будущее?» Диктатура Сталина для Дмитриевского, «во многих отношениях народная диктатура». Во всяком случае, отмечал он, это власть, «гораздо более связанная с народными массами, чем любая так называемая демократия»[651]. И этот вывод, прежде всего, наиболее ярко подтверждался в «культе личности»:

Культ Личности

Описывая особенности России, видный монархист В. Шульгин в 1921 г. замечал: «Где соберутся три немца, – там они поют квартет… Но где соберутся четыре русских, там они основывают пять политических партий…»[652]. «Русские реформаторы, – подтверждал в 1915 г. эти выводы, – британский историк Ч. Саролеа, – слишком склонны верить в рабское подражание английскому парламентскому режиму, в принятие британской партийной системы. Беда в том, что в то время как в британской палате общин всего три партии, в российской Думе двадцать конфликтующих партий…»[653].

«Русские, – приходил к выводу Саролеа, – несут свободу на грани анархии. Не случайно три наиболее последовательных теоретика анархизма – Бакунин, Кропоткин и Толстой – являются типичными русскими»[654]. «Анархизм есть, главным образом, создание русских…, – подтверждал Н. Бердяев, – Тема о власти и об оправданности государства очень русская тема. У русских особенное отношение к власти. К. Леонтьев был прав, когда говорил, что русская государственность с сильною властью была создана благодаря татарскому и немецкому элементу. По его мнению, русский народ и вообще славянство ничего, кроме анархии, создать не могли бы»[655]. ««Мирские устои», «хоровое начало»… и т. д. Все подлые фразы! – восклицал в 1916 г. в отчаянии И. Бунин, – Откуда-то создалось совершенно неверное представление об организаторских способностях русского народа. А между тем нигде в мире нет такой безорганизации! Такой другой страны нет на земном шаре!»[656]

Эту особенность наглядно подтверждала с первых дней своего существования Государственная Дума, где либеральные и консервативные политические партии отстаивали свои радикально противоположные позиции с такой нетерпимостью, что Думу сначала пришлось распускать, и в конечном итоге так изменить избирательный закон, что он, по словам С. Витте, стал настоящим государственным переворотом, который в сущности, привел к восстановлению «самодержавия наизнанку, т. е. не монарха, а премьера»[657].

Эта политическая непримиримость со всей своей силой проявится во время февральской буржуазно-демократической революции, которая привела к тому, что ни один состав Временного правительства не смог удержаться у власти больше 3-х месяцев. «Печальный опыт революции показал, – оправдывал свой мятеж ген. Л. Корнилов, – полную несостоятельность власти, созданной представителями различных нынешних политических партий»[658]. «Политические партии, – подтверждал видный социалист Н. Чайковский, – уже доказали и в Совете Республики, и в Комитете Спасения Родины и Революции, и в Учредительном Собрании свою неспособность объединиться в единодушное и действенное целое»[659].

«Совет Российской республики» в дни величайшей внешней опасности и накануне большевистского переворота не нашел ни общего языка, ни общего чувства скорби и боли за судьбу Родины. Поистине, и у людей непредубежденных, – восклицал ген. А. Деникин, – могла явиться волнующая мысль: одно из двух, или «соборный разум» – великое историческое заблуждение, или в дни разгула народной стихии прямым и верным отображением его в демократическом фокусе может быть только «соборное безумие»»[660].

«Русские – приходил к выводу французский посол М. Палеолог, – действительно не способны к организации»[661]. «Неспособность русских к дружной совместной работе даже тогда, когда на карте стоит судьба их родины достигает, – восклицал британский посол Дж. Бьюкенен, – степени почти национального дефекта»[662],[663]. Причину этого явления Ч. Саролеа находил в том, что «в образованном русском много византийского. Подобно средневековому греку, он неуловим и уклончив. Он – сгусток противоречий. Вы никогда не знаете, как получить его реальное мнение, и даже когда у него есть реальное мнение, невозможно заставить его применить его на практике»[664].

«Блуждать по Российской империи, – пояснял свои выводы Саролеа, – значит не только преодолевать огромные расстояния пространства от скованной льдом равнины на