Социальное евангелие в России. Православное пастырское движение в условиях голода, войны и революции - Дэниел Скарборо

если было нужно, поправлялись, пополнялись, переплетались, и вот в настоящее время имеется в библиотеке свыше 2000 названий… Пользуются книгами для чтения прежде всего ученики школы, которые ежедневно в 5 часов вечера берут и меняют книги, как для себя, так и для своих родителей… Затем, пользуются книгами непосредственно родители учащихся, которые забирают книги преимущественно пред своим отправлением в деревни на праздники Рождества Христова, Пасху и в другое время; берут они не по одной, а по две, по три и более книг и возвращают всегда с благодарностью. В большом же количестве, например, по 50, 100 и даже 200 экземпляров, выдаются книги на разные фабрики и заводы для чтения рабочих. В 1898 году таких мест, куда выдавалось по множеству книг, было 21, где читателей уже можно считать не сотнями, а целыми тысячами[520].

Как и их радикальные социалистические оппоненты, приходские клирики использовали городские центры для преодоления изоляции сельских общин и обхода правительственных ограничений на создание ассоциаций.

Приходское духовенство было вовлечено в процессы роста грамотности и социальных перемен. Тех самых, на которые многие его представители смотрели с трепетом. Самым эффективным способом влияния на мирян было привлечение их к участию в церковных инициативах, которые отвечали интересам и клириков, и прихожан. Образование представляло собой как раз случай пересечения жизненных приоритетов обеих групп. Однако для духовенства образовательные проекты были не просто инструментом построения приходских общин. Они представляли собой важнейшее проявление их православной веры. В отчетах о ситуации в приходах священники часто связывали распространение грамотности с сохранением «истинной веры и благочестия»[521]. Они, однако, отмечали, что эта более грамотная вера подразумевает меньшее подчинение традиционной власти: «С развитием грамотности замечается более сознательное отношение к религиозным обязанностям, но вместе с сознательностию развивается и критицизм, разъедающий простую, смиренную веру простолюдина»[522]. И все же рубеже веков приходскому духовенству была нужна более критическая и вопрошающая вера, ведь почти вся пастырская работа требовала не пассивного принятия слов священника, а активного сотрудничества с ним. В том числе в тех беседах с прихожанами, которые стали заменять собой проповеди священника.

Критика церковно-приходских школ

К концу XIX века приходские школы оказались под прицелом критики, особенно со стороны либералов и социалистов. Сторонники земских школ изображали приходские школы как казенные учреждения, а значит – как угрозу местной автономии и светскому образованию[523]. Сначала приходские школы подверглись нападкам в прессе. А после революции 1905 года, когда Октябрьский манифест Николая II учредил первый выборный законодательный орган России – Думу, последняя стала легальной площадкой для нападок на школы. Приходское духовенство обычно обвиняли в том, что оно использует школы «для того, чтобы устраивать на учительские должности своих детей и родню»[524]. В своей речи в Думе в 1908 году один представитель крестьян левых взглядов утверждал, что приходские школы «служат не столько делу народного образования, сколько материальным и служебным интересам заведующих и учащих в них»[525]. Поскольку многие политические левые считали духовенство раболепными агентами режима, они утверждали, что система приходских школ служит препятствием для свободы мысли и политического самовыражения. Представление о приходских школах как инструменте реакционеров в правительстве для обогащения паразитического духовенства и подавления независимой мысли воспроизводится некоторыми историками до сих пор[526].

Как система приходских школ оказалась предметом столь массовых нарадок? Как указывает Бен Эклоф, учебная программа приходских школ мало отличалась от программы земских школ: «Утвержденные программы церковных школ (1886 г.) и земских школ (1897 г.) были практически идентичны; сравнение программ каждый раз обнаруживало, что церковные и земские школы посвящали каждому предмету почти идентичное время; в церковных школах больше внимания уделялось лишь церковнославянскому языку»[527]. Однако духовенству было предъявлено обвинение не только в попытке монополизировать народное образование, но и в стремлении внушить учащимся установку на политическое и моральное подчинение режиму. Павел Милюков, лидер кадетов и один из наиболее ярых противников церковно-приходской школы, выразил эту позицию в своей речи в Думе в 1908 году: «Защитники церковно-приходской школы не скрывают, что значит „религиозно-нравственное воспитание“, которого от них ожидают. Это есть способ парализовать политическую опасность, могущую явиться от воспитания народа в светских школах. Светская школа хочет освободить личность, а церковно-приходская хочет обуздать ее»[528]. Такие утверждения основывались на предположении, что клирики являются агентами центральной власти. Давали повод к такому восприятию и некоторые церковные деятели, такие как епископ Митрофан, который в своей речи в Думе 1908 года восклицал, что все школы империи должны находиться в ведении Синода[529]. Однако гораздо больший ущерб репутации приходских школ причинила государственная политика, которая, казалось, демонстрировала обоснованность восприятия духовенства как правительственных агентов. Священнослужители, преподававшие Закон Божий в светских школах, официально были обязаны следить за другими преподавателями на предмет любых признаков неблагочестия и нелояльности. Впрочем, на практике такого обычно не происходило. В светских школах священник-законоучитель был в явном меньшинстве в сравнении со своими коллегами-мирянами и не имел над ними никакой реальной власти. Министерский инспектор с гораздо большей вероятностью сообщил бы о проявлениях там нелояльности или неблагочестия, чем священник, которому это учреждение было необходимо для получения жалованья[530]. Тем не менее широко распространенная враждебность по отношению к приходским школам создала организационный раскол между религиозной и светской школьными системами, которые фактически дополняли усилия друг друга на поприще народного образования.

Либеральные критики нередко заявляли, что дешевая церковная система начального образования должна уступить место земским школам, которые могут за счет земского налогообложения обеспечить сравнительно лучшие условия и более подготовленных учителей. Эта точка зрения была выражена в статье 1901 года, опубликованной в известном либеральном журнале «Вестник Европы». Утверждалось, что приходские школы теперь оказываются препятствием на пути расширения земской школьной системы[531]. Сторонники этого аргумента игнорировали тот факт, что метод, которым руководствовалось приходское духовенство в деле финансирования своих школ, заложил основу базового образования еще до того, как земства взяли на себя эту задачу, и что церковные педагоги помогли земствам наладить их школьную систему. Исследование Эклофа показывает, что до 1890 года земское финансирование крестьянских школ представляло собой лишь номинальные субсидии. Только когда центральное правительство взяло на себя финансовую ответственность за тюрьмы, суды и другие административные расходы, земства стали выделять больше средств на образование[532]. Однако и после этого земское и приходское образование в значительной степени дополняли друг друга. Ряд губернских земств, в том числе и Тверское, до 1903 года предпочитали из‑за