Отечество. История о войне, семье и совести в нацистской Германии - Буркхард Билгер

Играла свою роль и вера. Эмма не ушла из церкви. Она хранила свидетельство на право преподавания религии, подписанное и заверенное печатью фрайбургского архиепископа, в шкатулке рядом с кроватью. Годы учебы в католической школе, где она зубрила катехизис вместе с другими девочками, стоя на коленях на дубовой скамье для молитв, только укрепили ее веру. Суть религии – страдание и жалость к страждущим. Так она считала. Но Карл успел повидать слишком много бессмысленной боли, чтобы верить в божье милосердие. После войны от его веры осталась лишь жажда порядка и справедливости. Он еще верил в возможность усовершенствовать мир, но в религии для этого не нуждался.

В новой Германии какое-то время сохранялось пространство для обоих направлений мысли. Некоторые протестанты начали представлять Иисуса святым воином, который отправляется на битву с евреями, или вступали в Движение немецкой веры[183], заменившее крест в качестве символа на солнце. Летом 1933 года гитлеровское правительство подписало с папой римским Пием XI так называемый Reichskonkordat[184]. Он гарантировал духовенству сохранение его прав при условии, что священники не будут лезть в политику и присягнут на верность режиму. Однако нацисты практически сразу нарушили подписанное соглашение: распустили католические организации, ввели цензуру для церковных газет, священников и монахинь начали арестовывать по сфабрикованным обвинениям. «Даже среди тех, кто считает себя добрым католиком, очень немногие по-настоящему верят в эту чушь», – позже скажет Гитлер, хотя сам он был крещен в католичестве.

Католики были в меньшинстве в Германии и привыкли придерживаться собственного мнения в вопросах политики. Хотя многие из них поддержали Гитлера, меньше одного процента католических священников вступили в нацистскую партию, в то время как среди протестантских пасторов таких было 20 %. В аульфингенском архиве я нашел следы этого противостояния. «Вызывает шок ситуация в сельских районах, которые, видимо, до сих пор находятся под жестким контролем учителей в черных сутанах, – жаловался в 1938 году партийному начальству автор одного из донесений, работавший в районном управлении образования[185]. – Лучше всего ученики знают цитаты из Библии и церковные песни, при том что некоторые десятилетки не знают даже имени фюрера». В другом рапорте рейхсминистр по церковным делам с возмущением сообщал, что верующие заменяют религиозными текстами слова партийных гимнов – «Песни верных» СС или «Я пруссак»[186]. У людей было множество способов сохранять веру.

Для большинства день без церкви по-прежнему был немыслим. Но для других новым Богом стал Гитлер. «Крест из гостиной выбросили на улицу», – рассказал мне один местный историк. Архивы полны отрывочных переписок между священниками, учителями и школьным советом, принимавшим то одну, то другую сторону. Тон писем Карла отличала раздраженная прямолинейность, но не столько из-за утраты собственной веры или стремления подогнать ситуацию под нацистские догмы, сколько из-за воспоминаний о промерзшей часовне и чересчур суровых священниках в Херцогенвайлере. Зимой 1933‐го он писал: «Утром было холодно, наверное, минус 19 по Цельсию. Настоятель прислал ко мне мальчишку посыльного – сообщить, что в церкви не холодно и что ученики должны прийти туда на урок. Но я не отпустил детей. Я не мог взять на себя такую ответственность. Опрос третьеклассников показал, что у всех, кроме двух ребят, во время урока религии замерзли ноги» [187].

В таких деревнях священники и учителя всегда соперничали за своих юных подопечных. Но при нацистах в их взаимоотношения пришла новая подозрительность. Когда школа пригласила нового священника из близлежащего монастыря в Бойроне, члены школьного совета потребовали, чтобы тот проповедовал верность фюреру. Пастор подчинился. Но его преемника по имени Карл Билер сочли недостаточно ревностным. «Уже некоторое время, – писал коллега деда Генрих Ганнингер в школьный совет, – я замечаю, что местный священник, пастор Билер, не приветствует классы „Хайль Гитлер“ в начале и в конце своих уроков, а ограничивается возгласом „Хайль“»[188]. В другую эпоху школьный совет рекомендовал бы Ганнингеру не лезть не в свое дело и сосредоточиться на преподавании. Но теперь члены совета с похвалой отозвались о такой внимательности. На обороте письма они напечатали свой ответ: «Члены совета прибудут в Аульфинген и разберутся в ситуации. Учителю Ганнингеру настоящим поручается продолжать наблюдение и при необходимости докладывать». Ганнингер с радостью принялся выполнять поручение.

Карл и Билер, кажется, хорошо понимали друг друга, и Билер даже после войны написал поручительство за Карла[189]. Но Ганнингер не хотел слушаться доброго пастыря. За восемь месяцев он настрочил в районный отдел образования несколько доносов на Билера, в которых обличал его злодеяния. Так, пастор пользовался новой книгой по библейской истории, которая еще не была одобрена Рейхом. Он сознательно проводил уроки хорового пения в церкви, а не в школе, чтобы избежать надзора. Он задерживался с учениками в классе, а потом объяснял это отставанием церковных часов. Он симулировал травму ноги. Через какое-то время Билер наконец написал письмо в свою защиту – он попал в автомобильную аварию, и нога действительно сильно болела. Письмо выглядело неряшливо, с разными интервалами между строк и отступами от края. Зато теперь он не забыл подписать его «Хайль Гитлер!».

Карл, кстати, тоже не избежал подозрений Ганнингера. Сын Карла Гернот, когда ему исполнилось шесть, спросил как-то у него, как приветствуют друг друга русские. Вот немцы говорят «Хайль Гитлер», а русские? Карл рассеянно ответил, что, наверное, они просто заменяют слово «Гитлер» словом «Москва». На следующее утро Гернот пришел в класс Ганнингера и, щелкнув каблуками, прокричал: «Хайль Москау!» Пришлось объясняться. Возможно, из-за этого Карл даже рассорился с партийным начальством. Но на первых порах проблемы ему устраивали другие, и исключительно по личным причинам.

Как официальный деревенский органист Карл руководил и церковным хором. Он особо и не возражал против такой работы – ему по-прежнему нравилась мрачная торжественность старых немецких гимнов, – но атмосфера на репетициях вскоре начала портиться. Некоторые певчие были из семей, голосовавших за Гитлера, другие считали фюрера врагом церкви. Карл оказался между двух огней. Он был членом партии, но скептически относился к «перегибам» нацистов; он разочаровался в религии, но еще не оставил церковь и воспитывал детей в католическом духе. Тем не менее в деревенской политике с ее главным принципом «всё или ничего» его выбор был очевиден. В письме мэру Аульфингена он заявил в 1934 году, что «открыто привержен национал-социализму», что из-за этого в хоре возникла «напряженность» и происходили «мелкие склоки».

Скоро хор распался на две группировки. Если одна из них демонстративно уходила, Карл всеми силами старался с оставшимися певчими «обеспечить достойную поддержку церковной службы», как он выражался. Потом возникла другая фракция, движимая «политическими интригами». Их предводитель – певчий по имени Герман Билер – повел себя настолько грубо, что Карл выгнал