Отечество. История о войне, семье и совести в нацистской Германии - Буркхард Билгер

чтобы помочь другу. Прошло меньше двух лет с того момента, как Гитлер был назначен канцлером. За это время он запретил профсоюзы и все партии, кроме собственной, создал гестапо, вывел Германию из Лиги Наций, заявил о своем праве самостоятельно устанавливать законы. Нацистам еще предстояло занять Рейнскую область и принять Нюрнбергские расовые законы, но их идеи давно проникли в каждый закуток немецкого национального сознания.

А для Карла это были хорошие годы. Впервые в жизни ему было что терять: стабильная работа, авторитетное положение в деревне и просторная квартира со светлыми окнами, выходящими на главную площадь. У него было два сына – шести и почти трех лет – и девочка на подходе: моя мама, родившаяся через восемь месяцев. Он мог представить, что жизнь его так и будет идти вверх и вверх, как холмы вокруг Боденского озера, поднимающиеся к синему, подернутому дымкой горизонту. И все же в последнее время он начал сомневаться. Сначала из-за его взглядов развалился церковный хор, а теперь партия ополчилась против его друга Ханса Мюллера. Если они погубили такого хорошего человека, как он, то что же они сделают с Карлом?

Мюллер работал директором школы в соседней деревне Кирхен-Хаузен. До нее было всего три километра на север от Аульфингена, но с политической точки зрения это был другой мир. В Аульфингене разногласия оставались в основном под спудом или всплывали в мелких перепалках между детьми. В Кирхен-Хаузене шла война всех против всех. Местный партийный начальник и директор сельхозпредприятия терпеть не могли друг друга, ни с одним из них не ладил глава деревни, а настоятель церкви ненавидел всех троих. Даже среди правоверных нацистов вспыхивали яростные споры, например о Schwarzschlachten – теневом убое скота – или уместности христианского креста в гостиной. Когда Мюллер отказался вступать в партию, помощник учителя по фамилии Мюльхайзен запустил слух, что Мюллер нелоялен, и вскоре об этом узнал школьный совет. В течение года Мюллера принудительно перевели в другое место.

Карл воспринял ту историю серьезнее, чем результат внутрипартийных разборок, о чем свидетельствует его письмо. Он наблюдал глубинное разложение партии изнутри. Старые нацисты в деревнях стали напористыми и властолюбивыми. Они гнули свою линию, руководствуясь собственной выгодой, невзирая на то, правильной была такая линия или нет. К тому моменту открытое сопротивление для учителей стало практически невозможным. Евреев и левых «вычистили» из науки, за несогласными «следили, затыкали им рты цензурой, понижали в должностях или просто увольняли», писал историк Конрад Ярауш в книге Broken Lives («Сломанные жизни»)[198]. К 1937 году всего три процента учителей государственных школ не состояли в Национал-социалистическом союзе учителей. Открыто выступить против нацистов, и не в какой-нибудь прокуренной деревенской Kneipe[199], а в письме местному начальству, причем в самых резких выражениях, было равноценно карьерному самоубийству или даже чему-то похуже.

Карл не стал тратить время на любезности. Письмо руководству Национал-социалистического союза учителей он написал резким, боевым тоном человека, решившего выяснить отношения с соседом на улице. «Сегодня директор Мюллер получил по телефону приказ о переводе на другую работу. Четыре дня назад Мюллеру сообщили, что у него будет время до Пасхи… Такой внезапный перевод без каких-либо очевидных причин произвел удручающий эффект. Он подрывает всякую веру в справедливость и здравый смысл. Если учителя станут объектом безнаказанной травли, если их превратят в игрушку для коллег с манией величия и некомпетентных партийцев, то лучше министерству выпустить из психбольниц умалишенных, чтобы народ учили они. Нельзя допускать, чтобы членство в партии становилось поблажкой для негодяев… Мюльхайзен и местный партийный руководитель – лжецы… Наказывать Мюллера несправедливо. Последнее решение в отношении него – чудовищно»[200].

Спустя годы Мюллер назовет это письмо бесстрашным поступком. На самого Карла Мюльхайзен настрочил два доноса за какие-то мелкие прегрешения по партийной линии. Встав на защиту Мюллера, Карл лишь навлек на себя дополнительные подозрения. И все же, каким бы опасным для автора оно ни было, письмо написал не разоблачитель и не участник сопротивления. Это было дело рук бывшего преданного сторонника, разочарованного сподвижника, человека, который не хотел мириться с тем, что правящая партия – та, в которую он когда-то вступил, – оказалась полна безумцев.

Что же его заставило написать то письмо? Перевод Мюллера на другую работу по меркам той эпохи – сущий пустяк, но он оказался слишком болезненным для Карла: мишенью стал коллега-учитель. К тому времени уже, видимо, поползли зловещие слухи о других нацистских «проектах», и некоторые из них касались учеников Карла. Среди писем, хранящихся в архиве, несколько были помещены в папку с пометкой Medizinalwesen – «Медицинские вопросы». Среди них лежали несколько приказов министра внутренних дел, озаглавленные «Опека и стерилизация». Первый из них был датирован 8 июня 1934 года – прошел год с тех пор, как правительство Германии приняло Закон о предотвращении рождения потомства с наследственными заболеваниями.

Начинался текст так: «Нам стало известно, что некоторые сотрудники районных органов социального обеспечения считают, что люди, особенно женщины, ранее помещенные в специальные учреждения вследствие имбецильности или иных умственных недостатков, больше не нуждаются в такой опеке после стерилизации»[201]. И далее: «Следует подчеркнуть, что, хотя стерилизация избавляет от необходимости затрачивать средства на заботу о потомстве умственно неполноценных лиц, бесплодие не влияет ни на психическое, ни на физическое состояние пациентов». Авторы других документов указывали на тот факт, что врачи и акушерки не сообщают об абортах, вызванных проведением этой процедуры после тридцать второй недели беременности. Несмотря на строгий приказ, предписывающий соблюдать конфиденциальность, начали распространяться слухи о стерилизационной кампании, в результате чего «лиц с генетическими заболеваниями подвергают издевательствам, а проведение процедуры значительно усложнилось».

Принудительную стерилизацию придумали не нацисты. В Соединенных Штатах начиная с 1900‐х годов евгенику продвигали Чарльз Давенпорт и Джон Харви Келлог – изобретатель кукурузных хлопьев. Они ставили перед собой цель защитить население от нежелательных качеств и свойств, по крайней мере в соответствии со своими расистскими представлениями. Темнокожие, евреи, иммигранты и представители коренных народов, равно как и бедняки, преступники и инвалиды считались генетически неполноценными. Их гены следовало держать подальше от белого, нордического и англосаксонского генофонда, а в случае смешения – вычистить. К 1937 году принудительную стерилизацию узаконили тридцать два штата США. Давенпорт создал при Институте Карнеги лабораторию, в которой хранились картотеки примерно на миллион граждан, и выступал за строгие законы в отношении иммиграции и стерилизации «непригодных». Первые евгенические «исследования», начавшиеся в Германии в 1920‐е годы, финансировал Фонд Рокфеллера. Среди тех, кого поддерживал Рокфеллер, был Йозеф Менгеле, впоследствии за свои медицинские эксперименты над узниками Освенцима получивший прозвище Ангел Смерти.

Нацисты в итоге стерилизовали почти четыреста тысяч человек. А потом пошли еще дальше.