Отечество. История о войне, семье и совести в нацистской Германии - Буркхард Билгер

Когда я был в Кирхен-Хаузене – разбирался в деле Ханса Мюллера, – я спросил у местного историка по имени Фридберт Трендле о письмах про стерилизацию, которые я нашел в Аульфингене. Высокий и худой, с тщательно выбритой головой и насупленными бровями, Трендле посмотрел на меня ровным, неподвижным взглядом и откинулся в кресле, глубоко затянувшись сигаретой. «Здесь творились жуткие вещи», – сказал он.

Он пригласил меня в свой кабинет и зашел на сайт военных документов под названием Fold3. Несколькими годами ранее, по его словам, он полтора месяца просидел в вашингтонском Национальном архиве – пытался отыскать такие истории. Он нашел кое-какие документы, которые американские военные захватили в 1945 году и позднее представили в качестве доказательств немецких преступлений против человечности. Они были напечатаны на бланке земельного министра внутренних дел в Карлсруэ, оформленном замысловатым готическим шрифтом. На документах стоял штамп Geheim, то есть «Секретно», иногда с восклицательным знаком:

24 февраля 1940 г.[202]

Лечебница и медицинский стационар в Вислохе.

Кому: Г-ну Мёкелю

Тема: Перевод пациентов в соответствии с принимаемыми специальными административными мерами

На основании моего постановления от 28 ноября 1939 года № 87386 приказываю перевести из вашего учреждения пациентов согласно прилагаемому списку. За больными должны приехать от моего имени представители компании по перевозке пациентов, которые свяжутся с вами… В отношении буйных необходимо принять предварительные меры с учетом предстоящей поездки длительностью несколько часов. По возможности больных следует перевозить в их собственном белье и одежде. Личное имущество разрешается провезти в качестве ручной клади весом не более 10 кг в аккуратной упаковке. Остальное следует оставить в учреждении… Медицинские карты и личные дела с данными о ближайших родственниках следует передать ответственному за транспортировку.

Лечебница в Вислохе отличалась от других. Расположенная к югу Гейдельберга и в двух часах езды к северу от Аульфингена, она входила в состав сети учреждений, где с 1939 по 1945 год погибли почти триста тысяч немцев с физическими недостатками или психическими отклонениями. Некоторым вводили фенобарбитал или морфин-скополамин, других помещали в специально сконструированные газовые камеры или просто морили голодом. Через две недели семьи жертв получали поддельное свидетельство о смерти и письмо с соболезнованиями: «С прискорбием сообщаем, что […], поступивший(-ая) в наше учреждение в соответствии с приказом министерства во исполнение поручения рейхскомиссара обороны, скоропостижно скончался(-ась) вследствие […]. С учетом его (ее) тяжелой неизлечимой болезни, смерть стала для него (нее) облегчением».

Пациентов, перечисленных в изъятых документах, свозили в Вислох со всего региона, в том числе из Гайзингена, расположенного в двух с половиной километрах к западу от Кирхен-Хаузена. Самому юному было пятнадцать, самому пожилому – восемьдесят один год. Некоторые из указанных в документах «расстройств» были психическими (слабоумие, деменция, шизофрения, эксгибиционизм), некоторые – физическими (эпилепсия, энцефалит, слепота, прогрессивный паралич); некоторые – поведенческими (воровство, мошенничество, алкоголизм, содомия, гомосексуальность, педофилия и другие половые преступления). Один из пациентов «убил жену и детей, находясь в состоянии помраченного сознания», хотя был, как сказано в бумагах, «первоклассным седельным мастером». Пока этих пациентов сажали на грузовики в Гайзингене и других деревнях, в Вислохе было создано специальное детское отделение под руководством доктора Йозефа Артура Шрека. Родителей заверяли, что ребенок получит максимальный уход, либо сообщали, что он неизлечим и будет подвергнут эвтаназии для его же блага[203]. К концу войны в подобных учреждениях погибли около пяти тысяч детей[204].

Двоюродная бабушка Трендле работала в одной из таких лечебниц в получасе езды к югу от Кирхен-Хаузена. «Она рассказывала нам, что однажды, в 1938 году, в деревню заехал какой-то темный автобус, и детей вывели к нему, – рассказал Трендле. – Садясь в автобус, дети брали сотрудников за руку и не хотели отпускать». Потом их повезли куда-то в северном направлении, в Вюртемберг, где убили в газовых камерах или с помощью инъекций. То же сделали с психически больными. «Здесь в Кирхен-Хаузене мы про это знали, – продолжал Трендле. – Метрах в ста от этого дома жила молодая женщина, фройляйн Хамбургер; она любила целыми днями смотреть на птиц. Она исчезла в одну ночь». Трендле покачал головой. «Мама моя не хотела в это верить. Она говорила: „So etwas könnte im Land der Dichter und Denker niemals passieren“: „Не могло такое произойти в стране поэтов и мыслителей“».

Когда солнце скрылось за холмами, я поехал сквозь сгущающиеся сумерки обратно в Аульфинген. Пфаррбукфест в тот вечер должен был достигнуть кульминации. Единственный в деревне ресторан Gasthaus Adler два дня готовил десятки говяжьих языков в соусе из мадеры и грибов. В палатке над сценой повесили огромный экран. Германия играла с Мексикой первый матч Кубка мира, и в толпе были стар и млад в игровых футболках своих кумиров, так что сложно было сходу определить, кто молодой, кто старый. Вечер окажется полон разочарований. Проектор постоянно зависал на самом интересном месте – нападающие застывали в полете, – а соперник играл обескураживающе умело. «Sie sind eifrig, diese Mexikaner», – пробормотала пожилая женщина рядом со мной: «Очень они стараются, эти мексиканцы». Когда на тридцать пятой минуте Лосано вырвался вперед и забил гол, немецкий комментатор попытался завести болельщиков, но игроки выглядели вяло, как сомнамбулы. «Когда Германия уже проснется?» – воскликнул он.

Кажется, чем меньше поводов для радости, тем более патриотичными становятся люди. Я смотрел на собравшихся, в моих ушах все звучали рассказы Трендле, а флаги и народные костюмы казались мне уже не такими безобидными, как раньше. Германия, встретившая меня в мой первый приезд в Берлин в 2014 году, за прошедшие годы утратила часть своего лоска. По всей Европе, так же как и в Соединенных Штатах, набирали силу группы ультраправых и шовинистов. Антииммигрантская партия «Альтернатива для Германии» в 2017 году набрала 13 процентов голосов избирателей на федеральных выборах, что почти втрое больше, чем на предыдущих[205].

Ультраправые здесь выглядели слабее, чем во многих других странах Европы, зато ощущения от происходящего были более зловещими. Гневное обличение «исламизации» Германии, обещания запретить мечети, паранджу и трансляцию мусульманских призывов к молитве – риторика звучала пугающе похожей на гитлеровскую. Некоторые политики даже попытались реабилитировать слово völkisch[206], с помощью которого нацисты прославляли германскую расу – слово, дискредитированное в Германии нацистской пропагандой. Современная Германия – страна, принявшая всего за два года миллион беженцев, страна, чья степенная, невозмутимая канцлерин сказала: «Мы справимся», а затем, когда иммигранты прибыли, едва не потеряла контроль над правящей коалицией – так и не смогла по-настоящему избавиться от своего прошлого.

Милтон Майер считал, что большинство немцев к началу 1940‐х годов знали, что совершаются ужасные преступления. Но лишь немногие обладали тем, что он называл обязывающим знанием – информацией настолько неопровержимой, что она не оставляла им иного выбора, кроме как действовать. «Те, кто