Отечество. История о войне, семье и совести в нацистской Германии - Буркхард Билгер

ложку, вилку и нож. Дороги к сборным пунктам были обозначены стрелками, но проще было следовать за толпой – фермерами на тракторах и старыми холостяками на велосипедах, нескладными молодыми людьми на своих двоих, семьями на запряженных лошадьми телегах с детьми, рассаженными среди мешков и коробок. Через дорогу то и дело шныряли овцы, рогатый скот блокировал перекрестки – крестьяне пытались загонять его в общественные сараи. Закончив с этим, они спешили к своим семьям на поездах и автобусах, направлявшихся на юг и на запад – в Верхние Пиренеи, Дордонь, Верхнюю Вьенну, Шаранту и Ланды. Всего эвакуировались более шестисот тысяч жителей Эльзаса и Лотарингии, в том числе только из одного Страсбурга двести пятьдесят тысяч. За несколько дней опустевший город захватили бродячие коты.

Когда семья Жоржа добралась до вокзала, мест в пассажирских поездах уже не было. Пришлось лезть в грязный грузовой вагон и ехать на корточках. «Нам было весело», – сказал Жорж, хотя, конечно, он говорил с позиции девятилетнего ребенка. Через три дня раздвижная дверь вагона открылась, и уставший Жорж с родней спрыгнули из него на свет божий – привезли их в городок Дакс на атлантическом побережье Франции, почти в тысяче километров от дома. На вокзале они оказались среди толпы измученных эвакуированных и наблюдали за тем, как людей разделяют на автобусы и машины и увозят в окрестные деревни. Бауманов и еще четыре семейства отправили в Сиест – деревню на девяносто душ, расположенную в пятнадцати минутах езды от Дакса на юго-запад. Четыре года спустя режиссер Пьер Превер снимет в Сиесте свой криминальный боевик «Прощай, Леонард», в котором сыграют Шарль Трене, Симона Синьоре и местные жители. Но осенью 1939‐го ощущения здесь были как на краю света: Сиест с начала века лишился трети населения. «Там не было ничего», – вспоминал Бауман.

Большинство эвакуированных дома говорили по-немецки, пожилые французского вообще не знали. Из-за этого возникали неловкие ситуации, граничащие с недоверием: что это еще за немцы, сбежавшие от других немцев? «Французские дети говорили: „Слышал этих бошей? Надо накостылять им“», – рассказал Бауман. Однако деревенские относились к ним в целом по-доброму. В первый же день эвакуированных пригласил на обед член муниципального совета, затем на ужин – уже сам мэр. Каждому семейству выделили принимающую семью и свободный дом – в городе их было очень много, – а детей записали в католическую школу. Все как-то устроились и принялись ждать начала войны.

Дома – в опустевших деревнях и заброшенных полях Эльзаса – шли последние приготовления. Французские Вторая и Третья армии окопались вдоль Рейна. Деревни обнесли колючей проволокой, окружили противотанковыми рвами и пулеметными гнездами, дороги перекрыли перевернутыми автомобилями. В Бартенхайме и других городках вдоль основного шоссе под перекрестками и центральными площадями заложили взрывные устройства – ловушки для встречи врага.

Но дальше… ничего. На восемь месяцев Эльзас замер в зловещем ожидании, как ваза, зависшая в воздухе перед тем, как рухнуть на пол. Французские солдаты расслаблялись в кафе или загорали у своих бункеров, потягивая эспрессо и красное вино из бидонов. По вечерам они до хрипоты горланили песни в барах, а потом слали домой романтические открытки, на которых красовались жизнерадостные офицеры в позах кинозвезд. «J’attendrai / le jour et la nuit, j’attendrai toujours / ton retour», – обещала радиоведущая: «Буду ждать и день, и ночь, когда ты вернешься домой». Та же песня, переведенная на другие языки, станет потом хитом в Чехословакии, Дании, Германии, Литве, Норвегии, Польше и Швеции.

Une drôle de guerre, как говорили французы: странная война. Доходило до того, что некоторые британские офицеры от нечего делать выписывали себе во Францию гончих псов, чтобы поохотиться. «Ничто не могло заставить людей поверить, что они находятся на линии фронта, – писал позже житель деревни Розенау[218], расположенной к востоку от Бартенхайма. Днем часто можно было услышать из-за реки, с холма в Иштайне, как немчура с оглушительным грохотом бьет в свои миски и орет: „Обед! Обед!“»

Причина патовой ситуации казалась понятной. Чтобы взять Эльзас, немцам нужно было сначала преодолеть одну из самых мощных оборонительных систем в истории человечества – линию Мажино. Построенная французами в 1930‐х годах, она обошлась им более чем в три миллиарда франков и представляла собой череду опорных пунктов, бункеров и орудийных позиций, протянувшуюся почти на пятьсот километров вдоль немецкой границы. Сооружения соединяли друг с другом телефонные линии, высоковольтные провода и подземные железные дороги. Самые крупные опорные пункты напоминали подземные города с многоуровневыми казармами, лазаретами, мастерскими, парикмахерскими, кухнями, столовыми и сложными системами туннелей и лифтов. Еще имелись наблюдательные вышки, перископы и тяжелые орудия с выдвижными башнями, а также отопление, вентиляция, водопровод. Толщина стен кое-где превышала три метра, они способны были выдержать любую танковую или воздушную атаку. В общей сложности на линию Мажино угрохали почти полтора миллиона кубометров бетона и более ста тридцати пяти тысяч тонн стали. Получился, по словам генерала Джорджа Паттона, монумент человеческой глупости[219].

Немцы, когда перешли в наступление, линию Мажино просто обошли.

Первый солдат Рейха оказался в Мюлузе в семь утра 18 июня 1940 года. Его разведывательный батальон въехал туда на велосипедах[220]. Они выдвинулись из близлежащего городка Энсисхайм[221] на рассвете и, судя по всему, в спешке – некоторым достались женские велосипеды, реквизированные у местных жителей. Доехав до мэрии Мюлуза, они выстроились в ряд перед главной лестницей. Один солдат занял позицию в приемной, другой стал рядом с лестницей; за мэром послали гонца. «Я не хочу уезжать из Мюлуза, – запротестовал мэр. – Я слишком старый. Я всегда выполнял свой долг. На остальное мне наплевать».

Оккупанты светились от счастья; еще бы – ведь сейчас они вершили историю, и неважно, на чем им пришлось приехать в Мюлуз. Они прорвались через Бельгию, преодолели французскую оборону в Арденнах, которую генерал Петен объявил неприступной, затем двинулись на запад к Парижу и на юг в Эльзас. Когда передовые немецкие части подошли к Страсбургу, другие успели переправиться через Рейн на надувных лодках, легко справившись с немногочисленными французскими войсками, стоявшими вдоль линии Мажино. В Мюлузе, после того как велосипедный батальон взял под контроль мэрию и установил на ее крыше флаг со свастикой, из здания вышли два французских чиновника и раздали оккупантам сигары и шоколадки. Несколько прохожих, собравшихся на тротуаре, разразились аплодисментами. Другие плакали или что-то бормотали себе под нос, но их уже никто не слышал. Улицы сотрясались от шипованных ботинок немецкой пехоты, плотными рядами занимавшей город и без устали, во всю мощь своих легких, распевавшей «Песню об Англии»[222]:

Дай мне свою белую руку,

Прощай, мое сокровище, прощай, мое сокровище,