6-я батарея. 1914-1917 гг. Повесть о времени великого служения Родине - Болеслав Вильгельмович Веверн

отчислен от командования бригадой. Что же касается начальника дивизии генерала Н., то он свою артиллерию особенно не любил, что всегда и при всяком случае подчеркивал и, конечно, уже не берег ее нисколько.

В начале Карпатских боев однажды генерал Н. подъехал верхом к позициям 5-й и 6-й батарей.

– Вы слишком далеко стоите, – заявил он мне, – извольте поставить свои пушки так, чтобы от них до артиллерии противника было бы не дальше одной версты.

– Прикажете, Ваше превосходительство, поставить орудия за неприятельскую пехоту?

Генерал ничего не ответил, повернул лошадь и уехал. Мы остались, конечно, на месте.

* * *

Утром, со светом, 6-я батарея опять на позиции. С наблюдательного пункта, общего для нескольких батарей, мы замечаем вдали, что к одному из белеющих домиков небольшого селения все время подъезжают всадники. Видимо, это какой-нибудь австрийский штаб. Жаль, что нет у нас хотя бы одной 42-линейной пушки: наши снаряды далеко не долетают до этого селения. На участок прибыла тяжелая шестидюймовая гаубичная батарея. Ее появление оживило нашу слишком однообразную жизнь на наблюдательном пункте: появилась возможность кое в чем, хотя немного, насолить противнику, изредка выпуская тяжелые бомбы по наиболее чувствительными местам его позиций.

Австрийцы не пожелали остаться в долгу и ответным выстрелом попали под одну из наших гаубиц. Бомба взорвалась, подбросила гаубицу на воздух и перевернула ее вверх колесами, легко ранив двух человек из орудийной прислуги.

* * *

Телефонный провод 6-й батареи поврежден. Для починки его отправились два телефониста и пропали. Они вернулись только через сутки.

– Где вы были?

– У австрийцев, ваше высокоблагородие.

– Как так у австрийцев?

– Так точно. Мы пошли по проводу, нашли место, где он оборван, а затем стали искать другой конец. Искали, искали и, знать, заплутались. Только идем, глядь – провод. Мы, значит, опять по проводу, да и зашли невесть куда. Глядим – австрийцы. Мы в кусты. Так в кустах и посидели до ночи. Ячменев говорит: давай обрежем им провод, а потом рассудили, что и они, значит, пошлют своих телефонистов, ну и наскочат на нас. Так и оставили, не тронули ихнего провода. Потом ночью уже выбирались. Опять много плутали, насилу вышли к своим.

* * *

Настала весенняя бескормица. Интендантство совершенно прекратило отпускать фураж для лошадей натурой и предоставило об этом заботиться самим стоящим на позициях частям. Положение создалось критическое: в ближайшем тылу нигде нет ни клочка сена, ни зерна овса – все съели лошади тыловых частей и организаций. Приходится искать фуража в прифронтовой полосе, в селениях, раскинутых в горах. С громаднейшими затруднениями, по невероятно дорогой цене, мы кое-как добывали некоторое количество сена. Овса, конечно, совершенно нигде не было, и лошади голодали.

Перевозка купленного сена производилась на вьюках, для чего пришлось выделить особых лошадей, на которых мы уже стали смотреть как на обреченных. Чрезвычайно плохие горные дороги, часто простые тропы, подъемы и спуски, кормежка впроголодь совершенно изнурили этих несчастных животных. Их спины и плечи покрылись ранами, разъедаемыми откуда-то появившимися мухами. Падеж лошадей от бескормицы, не только вьючных, назначенных для подвозки фуража, но и расчетных, стал явлением обыкновенным, и бороться с этим злом мы были совершенно бессильны. Лошади страшно исхудали, обессилели и стали вялыми.

Только один мой Нарядный все время сохранял вполне свое тело и свою энергию. Секрет его благоденствия вскоре открылся. Мой трубач Калин попросту воровал для него овес у соседних частей, если таковой где-нибудь заводился, о чем Калин по какому-то присущему лично ему чутью сейчас же узнавал.

* * *

6-я батарея получила новое назначение: в особый отряд генерала С., состоящий из 44-й пехотной дивизии с приданным к ней вместо своей артиллерии дивизионом 33-й артиллерийской бригады37. В полученном приказании было указано непременным условием батарее прибыть к назначенному пункту в село Воля-Михова не позже, чем через двое суток.

Рано утром батарея выступила в поход кратчайшим путем по весенним проселочным дорогам, если не совершенно непроходимым, то, во всяком случае, проходимым только в силу полученного приказа. Несмотря на полное желание прибыть к сроку, батарея употребила на этот путь вместо строго указанных двух суток четверо, и то, прибыв на место в селе Воля-Михова, распряженные лошади стали от усталости ложиться.

Я явился к начальнику отряда генералу С., большому тучному человеку, который произвел на меня странное впечатление: уж очень много он сразу наобещал, не имея еще никакого понятия о боевых качествах прибывшей в его отряд совершенно посторонней батареи.

Я получил приказание немедленно сменить на позиции 3-ю батарею 33-й артиллерийской бригады, приняв от нее все пристрелочные данные. Батарея, которую мы должны сменить, стоит довольно высоко в горах, на выступе скалы, закрытой соседними высотами. Позиция неудобная, тесная, и поэтому я просил разрешения у генерала С. ее не занимать, а подыскать в этом районе другую.

– Хорошо. Я буду на позиции лично и посмотрю сам, – ответил мне начальник отряда.

Генерал С. не приехал. Тогда я вторично обратился к нему с той же просьбой.

– Ну, хорошо, ищите себе новую позицию, где хотите, – раздраженно бросил мне генерал С.

* * *

Новую позицию я, конечно, нашел, только не на горе, а в низине. Наблюдательный пункт тоже переменил, перенеся его на гребень, занятый нашей пехотой, прямо в окоп.

Участок оказался очень тихим, и никаких боевых действий в ближайшем будущем не предполагалось, что дало возможность обратить внимание на конский состав батареи, и по мере сил и средств лошади постепенно были приведены в надлежащий вид, и все их раны и набитости залечены. Через неделю к отряду присоединились 2, 4 и 5-я батареи нашей бригады, в командование которой вступил полковник Попов.

Мой наблюдательный пункт, очень удобное место, стал общим бригадным пунктом, стало тесно, и я решил отделиться. Выбрав новое место, опять в пехотном окопе, я приказал своим разведчикам ночью несколько проредить мешающую наблюдению растительность, покрывающую склон, обращенный к неприятелю. Разведчики мои перестарались и прорубили целые просеки. Дело было испорчено, и, желая окончательно убедиться в этом, я поставил треногу с трубой Цейса.

Пехотные солдаты, находящиеся в окопе, вылезали наружу и с любопытством стали наблюдать, что я делаю. Я не ошибся: немедленно же в направлении моей треноги, не долетев, разорвалась австрийская шрапнель. Вторая пролетела над треногой. Ожидая сейчас же третью шрапнель, я убрал трубу Цейса и спустился в окоп. Все наблюдающие за мной солдаты тоже попрятались.

После третьего разрыва я вылез наружу вылезли и пехотинцы. Я опять, уже нарочно, спрыгнул в окоп. Все