6-я батарея. 1914-1917 гг. Повесть о времени великого служения Родине - Болеслав Вильгельмович Веверн

тучами. Ни одной звездочки не видно на небе. Темно так, что еле различаешь силуэты лошадей, орудий и зарядных ящиков, вытянувшихся вдоль дороги у указанной нам деревни. Холодно. Такой пронизывающий холод, что все мы дрожим мелкой дрожью. И уйти от него некуда, нечем согреться. Вся батарея лежит в придорожной канаве, тесно прижавшись друг к другу, чтобы хотя немного как-нибудь прекратить эту дрожь.

Издали доносится глухой шум. Все ближе и ближе, и наконец, в темноте вырисовывается какая-то громадная масса, постепенно надвигающаяся на нас. Мы разбираем уже ясно шум многих шагов, сдержанных, глухих голосов и лязг штыков друг о друга. Это наши полки подходят к сборному пункту в ночь перед предстоящим наутро боем. Для многих это последняя ночь, неприветливая, темная, холодная.

Приказано для предстоящего наступления теперь же, ночью, рекогносцировать позиции вперед через два перевала. Через два перевала… Рекогносцировка ночью…

Какое-то странное спешное наступление по совершенно неизвестной местности без обстоятельной разведки сил и расположения противника. Командиры 4-й и 5-й батарей уехали на рекогносцировку. Я не поехал. Я вышел за околицу деревни и стал вглядываться вперед, в ночную тьму. Ничего не видно.

С рассветом я поставил 6-ю батарею у самой деревни на то место, где и был ночью.

4-я и 5-я батареи прошли мимо, вперед. Наши полки прошли еще раньше.

Подъехал командующий бригадой:

– Как?! Шестая батарея здесь стоит на позиции? Почему не выполнено приказание выдвинуться вперед через два перевала?

– Шестой батарее там делать нечего, господин полковник.

– Извольте немедленно выполнить данное вам приказание.

– Слушаю, господин полковник.

Командующий бригадой уехал. Мы остались на месте.

Телефонисты потянули провод к покрытой густым лесом возвышенности, у подножия которой копошилась наша пехота. Это мой наблюдательный пункт. Там впереди, в складках гористой местности, прячутся немцы. Они окапываются, их все больше и больше.

Шрапнель 6-й батареи свистит уже мимо пункта, белым махровым облачком красуется на фоне голубого неба.

Ободренные, отдохнувшие пехотные цепи одна за другой быстро двигаются по широкой долине навстречу засверкавшим разрывам германских снарядов. Цепи в дыму. Неудержимым потоком, в порыве, перед которым исчезает даже страх смерти, цепи как бы катятся по ровному полю все дальше и дальше. Я вижу, как волнуются немцы, перебегают с места на место – то одиночные люди, то группами. Дым наших снарядов временами совершенно закрывает их.

Поют уже ружейные пули. С резким сухим треском лопаются германские бризантные бомбы42, своим черным дымом расцвечивая общую пелену разрывов шрапнели. Вон, вправо, бьет по нашей пехоте германская батарея. Она стоит почти открыто. Ой, далеко!.. Знают немцы, что мы их не можем достать нашими легкими пушками.

Еще немного – и штыковой удар.

Но что это? Наша пехота остановилась, какое-то колебание, а затем сразу вся в беспорядке бросилась назад.

Бегут мимо наблюдательного пункта.

– Что случилось? В чем дело?..

– Немцы обошли с флангов, заходят в тыл. Видимо-невидимо немцев.

Справа сильный артиллерийский огонь противника.

– Убирай телефон!.. Снимай пункт!..

Я скачу к батарее, мимо которой несутся обезумевшие, потерявшие человеческий облик люди. Часть из них, способная еще кое-что соображать, при виде стоящих орудий останавливается и группами, садясь на землю, окружает батарею.

Несут раненых и складывают тут же. Батарейный фельдшер Давыдов с помощью нескольких солдат из орудийной прислуги наспех делает перевязки легкораненым.

Галопом выносятся на гребень последнего перевала отдельные упряжки 4-й и 5-й батарей, и в то же время тяжелые германские бомбы с изумительной точностью бьют по этим упряжкам, которые уже какой-то спутанной кучей по инерции катятся вниз. Внизу – короткая остановка, и упряжки вновь скачут, оставляя на месте неподвижные тела лошадей и людей. Не останавливаясь, все они спешно проносятся мимо 6-й батареи.

Германский огонь все усиливается и переносится на большую дорогу, на которую в панике бросаются все: люди, какие-то повозки, патронные двуколки – все попадает под град рвущихся германских снарядов и целыми кучами мертвых и раненых тел покрывает дорогу.

Я отвожу 6-ю батарею назад за небольшой пригорок и снимаю орудия с передков. Орудия снова окружаются группами вышедших из боя пехотных офицеров и солдат, здоровых и раненых.

На носилках несут тяжелораненых. Это какие-то кровавые мешки, с которых кровь стекает струями. Здесь уже не слышно и стонов. В группах же у пушек стонут сильно. Некоторые плачут, другие рыдают.

Я подхожу к рыдающему командиру батальона 175-го Батуринского полка43. Его поддерживают под руки два солдата. Он весь перепачкан кровью, видимо, ранен, но это его мало заботит. Увидя меня, он, захлебываясь между рыданиями, пытается объяснить мне, что его батальон почти весь погиб. Он был на самом правом фланге, пытался установить связь с соседней частью справа, но оказалось, что там никого нет, никаких войск, обещанных в приказе перед боем. Его батальон отбил несколько германских атак, ему обещали подкрепление, но ничего не прислали, а он ведь ждал и верил, пока от батальона не осталась лишь небольшая кучка людей.

– Эх!.. – махнул он рукой и снова зарыдал.

Откуда-то, видимо из резерва, появился Сибирский стрелковый полк. Плохо осведомленный о положении дела, этот полк выдвинулся прямо в плотной колонне на открытое поле и сразу попал под огонь германской тяжелой артиллерии. Первая бомба взрыла землю слева от колонны. Полк шарахнулся вправо. Вторая ударила прямо в середину полка. Полк брызнул во все стороны, поднялась паника, сразу удвоившая и без того происходящий хаос.

Группа каких-то казаков карьером пролетела через батарею:

– Спасайся кто может!

В один миг передки 6-й батареи очутились на батарее без всякого приказания. Я как сумасшедший скатился с пригорка, на котором установил временный наблюдательный пункт.

– Стой!..

Мысль, что моя батарея сейчас же подвергнется в панике общей участи и вылетит на дорогу, прямо под ураганный огонь тяжелых германских снарядов, привела меня в ужас.

– Кто приказал подать передки?!

На батарее мрачное молчание. Изругав батарею всем запасом имевшихся у меня русских ругательств, я заставил передки шагом отойти на свое место. После этого я снова вернулся на покинутый мною пригорок и стал наблюдать движение неприятеля, который, свернувшись в колонны, медленно подвигался вперед.

Мимо меня проскакал в экипаже начальник 44-й пехотной дивизии генерал С.

– Откройте огонь!.. Скорее откройте огонь!

Эта самая мысль, в этот момент, не давала покоя мне самому. Густые колонны наступающей германской пехоты в громадном количестве покрывали все поле. Как не соблазниться подобной редкой целью? Но вместе с тем другая, противоположная мысль сильно охлаждала мой порыв: германская артиллерия вмиг сметет батарею – слишком ясно ее положение за единственным небольшим пригорком,