ТАЙНЫ ФАЛЬСИФИКАЦИИ - Владимир Петрович Козлов

Итак, «пунктуальный» Дабелов и «успокоившийся» Клоссиус должны исключить какие-либо сомнения и у критически настроенного современного читателя – в конце концов, говорит Осокин, «Записка анонима» – это всего-навсего «бумажка». Была она или нет – не имеет значения, важно, что она могла быть в романтическом воображении Дабелова, Клоссиуса, Осокина. Правда, остается непонятным, зачем нужно было стремиться в Пярну, выполняя завещание умирающего Стеллецкого? Что же касается выводов Лихачева, Белокурова, осторожной позиции других исследователей, то о них просто можно умолчать: не стоит тратить бумагу на их сколько-нибудь критический разбор, если Осокину и так все ясно.

Легенда оказалась живучей. Будоража воображение пылких и увлекающихся людей, она обрастала новыми подробностями. Совсем недавно, например, А. Иванов писал: «По неполному списку, дошедшему до наших дней, в книжном собрании царя находилось около 800 рукописей на греческом и латыни, древнееврейском и арабском языках… А какая ценность сочинения авторов, побывавших на нашей прародине – земле древних славян и скифов – и описавших ее!»33

На этом мы могли бы закончить обзор литературы, посвященной «Записке анонима», если бы к ней не обратился серьезный и авторитетный исследователь А. А. Амосов.

Рассуждения Амосова представляют наиболее завершенный, продуманный свод аргументов, призванных подтвердить достоверность и подлинность «Рукописи профессора Дабелова». Поэтому мы остановимся на них подробнее.

Прежде всего Амосов пытается определить характер «Рукописи профессора Дабелова». По его мнению, «форма построения» этого источника говорит о том, что это «нечто вроде памятной записки (в другом месте – «деловое письмо». – В. К.), адресованной неизвестным пастором какому-то лицу, запросившему его о книгах царя Ивана»34. В таком утверждении имеется по меньшей мере две натяжки. Во-первых, как подметил еще Белокуров, нет ясности, о библиотеке какого московского царя идет речь в «Записке анонима». Во-вторых, она не содержит абсолютно никаких данных, свидетельствующих, что памятная записка или письмо адресовано одним неизвестным другому, да к тому же по просьбе последнего. С равным основанием ее можно назвать и личной памятной запиской, и выпиской из какого-то сочинения.

Далее Амосов предполагает, что оригинал дабеловской копии был черновиком, иначе «вряд ли возможно объяснить то, что зачастую названия произведений обозначены лишь начальными буквами первого слова»35. Однако объяснения этому также могут быть самые разные. Достаточно представить себе, что переписчик «Записки анонима» копировал оригинал в спешке, не всегда разбирал его, в том числе из-за дефектов. Наконец, это могло быть просто-напросто ловким приемом фальсификатора (о чем свидетельствуют уже известные нам подделки).

Пытаясь объяснить поразительную осведомленность неизвестного дерптского пастора о книжном собрании московского царя, Амосов пишет, что тот, как человек с богословским образованием, «не только мог, но и обязан был свободно ориентироваться в книжности. Беглого просмотра хорошо сохранившихся рукописей (что оговорено в сообщении анонима) было вполне достаточно для определения (хотя бы на основании предисловий и выходных записей) автора и названия памятника»36. Здесь что ни слово, то домысел. В самом деле, пастор обнаруживает великолепные знания не только сочинений отцов церкви, что вполне естественно, но и классической литературы античности, а также проявляет особый интерес к материалам юридического содержания. Каким был просмотр, беглым или внимательным (вспомним, что пастор перевел ряд книг), – нам неизвестно. Амосов, сам много сделавший для собирания и описания памятников, не мог не понимать, что значит пересмотреть если не 800, то хотя бы и пару сотен рукописей и тем более идентифицировать их. Воистину пастор должен был быть фантастически работоспособным человеком, уникальным энциклопедистом, да и полиглотом тоже.

По мнению Амосова, «Записка анонима» делится отчетливо на две части: перечень того, что царь желал видеть переведенным, и остальное. Отмечая, что в первой части в основном находятся исторические и законодательные памятники, Амосов связывает интерес к ним русского царя с начавшейся на рубеже 70-х гг. XVI в. работой по созданию летописи, известной под названием Лицевого свода. Но если исходить из такой логики, то можно приурочить контакт анонима с русским царем и к 1497 г., и к 1550 г., и даже к 1649 г., когда велись работы над Судебником 1497 г., Судебником 1550 г. и Соборным Уложением 1649 г. Впрочем, дело даже не в этом. Если о жанре «Рукописи профессора Дабелова» еще можно спорить, то ее структура бесспорна: первая часть – перечень латинских рукописей, а вторая – греческих. И эта структура, как увидим, была не случайна – именно в ней просматривается один из признаков подлога.

Касаясь обстоятельств открытия и утраты «Записки анонима», а также сомнений в ее подлинности, Амосов пытается доказать, что все связанное с этим легко объясняется другими аналогичными случаями: находкой и гибелью в конце XVIII – начале XIX в. ряда действительно древних памятников, типологией действительных подделок и их мотивами и т. д Однако все приведенные им примеры не отражают какой-либо закономерности, в которую можно «вписать» «Рукопись профессора Дабелова», и не служат подтверждением ни подлинности, ни поддельности ее.

Наконец, говоря о самом Дабелове, Амосов старается убедить читателя в том, что у него не обнаруживается ни явных мотивов фальсификации, ни необходимых знаний для изготовления подделки. Относительно мотивов фальсификации мы поговорим позже, что же касается эрудиции профессора Дабелова, нельзя не признать странным, что Амосов, приписывающий обширные познания неизвестному пастору, отрицает их у Дабелова – автора целой серии книг, специально посвященных истории права, и к тому же человека с европейским университетским образованием.

Анализ содержания «Записки анонима» Амосовым не дал никаких новых доказательств ее подлинности. Остались неопровергнутыми и все те соображения, которые были высказаны Лихачевым и Белокуровым об обстоятельствах появления и исчезновения «Записки анонима». Однако справедливости ради нужно отметить, что в статьях и комментариях Амосова к изданию книги Зарубина о библиотеке Ивана Грозного не утверждается подлинность «Рукописи профессора Дабелова» и даже констатируется, что уверенность Осокина в существовании этого документа и его полной достоверности пока не подкреплена должным анализом всех источников.

Сомнения в подлинности «Рукописи профессора Дабелова» и до сих пор являются чрезвычайно важными. Мы не будем их повторять здесь, приведем лишь в развитие и дополнение ряд новых соображений.

Прежде всего укажем на противоречие в словах Дабелова, переданных Клоссиусом. По показанию Клоссиуса, Дабелов получал материалы для своих ученых «штудий» как из официальных хранилищ, так и от «посторонних лиц», то есть из частных собраний. Между всеми этими бумагами им и была обнаружена связка, обозначенная самим Дабеловым номером 4. То есть происхождение «Рукописи профессора Дабелова» совершенно не