Том 8. Литературная критика и публицистика - Генрих Манн

остается любовь, которой дано созидать. Армия — это алчные, чуждые каким бы то ни было идеалам люди, креатуры умирающей империи, это офицер, идущий под пули разве только за привилегии своего сословия; но это также герои труда и патриоты, те, кому предстоит жить в республике. А вот тощий, крючконосый, похожий на Дон-Кихота рыцарь старого наполеоновского мифа о непобедимости. Он никогда не признает, что новая, ужасная действительность уничтожила этот миф, подобно тому, как он сам под конец уничтожил знамя, чтобы его спасти. Для него все еще, несмотря на полнейшее поражение, «победа где-то впереди», ребячески храбрый, величественно ограниченный, он, только умирая, начинает понимать, что происходит: не просто лихая потасовка, как он всегда думал, а жестокая борьба за существование, которую выдерживают лишь сильные и суровые сердца.

Такие сердца, как Жан Маккар, обрабатывавший родную землю, пока в ней не изверился, и теперь ее защищающий. Как Морис, буржуазный блудный сын, который, жертвуя собой, хочет искупить все — и собственные грехи и грехи империи — ибо он нервноистощенный продукт империи. Поначалу воодушевленный войной, он вскоре начинает сомневаться: кто прав; незыблемым для него остается только закон, бросающий в этот час один народ на другой. Они стоят рядом на передовой линии всех событий и испытаний, простой крестьянин и утонченное дитя города, тот, кто борется, потому что силен, и тот, кто видит в войне жизнь народов и свое собственное исцеление. Сначала один ненавидит другого; одинаковые взгляды их сближают; под конец они кажутся единым существом, исполненным муки и сострадания. Но пока оба они домогаются своей Голгофы, там, за их спинами, восходит на свою собственную некто третий. Это император. Втайне и негласно он всегда воплощал в себе сущность своего государства, его блеск, его разложение; на виду он бывал лишь в кульминационные моменты, то есть изредка и недолго. Теперь он часто на виду. Теперь, когда империя гибнет, она призывает своего хозяина, ибо, погибая, она становится по-настоящему похожа на него и близка ему. Он восходит на свою Голгофу. Сквозь другие картины видно, как он, с каждым разом все выше и выше, в одиночестве взбирается на самую вершину страдания. Его берет с собой армия, берет, как бесполезный, но дорогостоящий груз — его и его серебряную кухонную утварь. Он все еще заговорщик прежних дней, фантазер, которому в решительный час изменяют силы. Он болен; но одним булыжником в человеческом облике можно свалить государство. Пусть он умрет как герой, тогда государство, может быть, не развалится. Армия послана на гибель, чтобы спасти династию, его тоже включают в игру. Он это знает, он слышит позади себя голос, доносящийся из Парижа: «Вперед, и не оглядывайся, под дождь, в грязь, навстречу смерти, иди ва-банк ради империи! Вперед, умри, как герой, на трупах своих подданных, пусть восхищается тобой растроганный мир, пусть простит твоих приближенных!» Он слышит этот голос и повинуется, величие фатализма ему свойственно. Напомаженный всадник скачет в самое пекло боя и останавливается. Останавливается и ждет, мрачно и равнодушно. Пули нет как нет, император поворачивает, веря в свою судьбу. Войска, мимо которых он проезжает, глядят на него как на призрак. Напротив, с отдаленного холма, вне всякой опасности за битвой наблюдает король Вильгельм, словно восседая на троне в ложе. На него работают люди и вещи; Наполеон действует в одиночестве, он хочет умереть. Он человек и отвечает за себя; когда он выходит из боя, наступает молчание. Тот, другой, думает о поколениях, он верит, что обеспечен славой на столетия. До императора же никому, кроме этого поля боя, нет дела. Ему суждено идти тем же путем, что и всеобщей беде; его нравственные страдания, подавляемая боль, румяна, скрывающие мертвенную бледность, и его храбрость наперекор всему, столь же бесполезная, как и храбрость его войска — это дорожные вехи. Кругом — полное разложение, отчаяние, капитуляция. И он тоже капитулировал, он больше ничего не утаивает, он кричит. Он кричит от боли — но больнее всего то, что орудия продолжают греметь, что и теперь бессмысленно умирают люди. Король Вильгельм взирает на происходящее без раскаяния, пока не устает; ибо это и есть победа. Наполеон подъезжает к королю, он вызывается стать его пленником, с единственной мыслью — выговорить наиболее благоприятные условия своим войскам, а после беседы он плачет. Он берет с собой в тягостный плен свое бедное сердце, которое целиком никогда не принадлежало одному императору и которое сегодня, среди страданий, более чем когда-либо, представляет собой сердце фантазера, благодетеля рода человеческого и сына революции. Оно не было достаточно твердым и бесчувственным для совершенно бесчеловечной военной диктатуры, которой обязано было служить. Впрочем, может быть, и империя не доросла до самой себя, до своего собственного идеала? Слишком много ростков человечности, всходя, пробивало ее броню. Она рухнула поделом, но в «Разгроме», двадцать лет спустя после этих событий, тон задает не столько ненависть, сколько судьба. Что, собственно, умерло? Государства, воздвигающие крепость счастью своих народов, государства, заковывающие совесть в броню, растленные и деспотические государства — пускай они гибнут, они — лучшее удобрение для почвы, которая взрастит новое человечество. Жан и Морис остаются, когда император исчезает. Они обнялись, чуждость и враждебность, преодолены; каждый из них, спасая другого, выносит друга сквозь вихри опасностей к порогу обновленного отечества. Прекрасен момент, когда они его достигают, хотя один из них умирает, умирает страшной смертью от рук другого в братоубийственной войне. Все равно они делили друг с другом убогий кров и нелегкий хлеб, они смешались друг с другом, сын буржуа и дитя народа, вопреки смерти. Вопреки смерти оба они входят в новую жизнь, которая называется демократией.

ИДЕЯ

Но здесь демократия — это дар поражения. Умножение всеобщего счастья, рост человеческого достоинства, возвратившиеся усердие и сила, и дух, готовый к действию, — дары поражения. Что означает поражение? Когда король Вильгельм на своем холме ждет неотвратимого исхода битвы, глядя на чудовищную шахматную доску и на человеческий муравейник, которым, по его мнению, он управляет, неподалеку от него с пашни взлетает стая ласточек, взлетает в небо, как взлетают души. Ею он не управляет, он не управляет душами; горе тем, которые позволили бы собой управлять. Что означает победа? К неведомой цели вечной земли наши страдания приближают нас, может быть, в такой же степени, как и наша борьба. Тем не менее мы должны бороться. Мы. не вправе признать, что в конечном счете пространство и вечность поглотят все, не