Потерпевшие победу. Советские либералы и крах демократии в России (1987–1993 годы) - Гийом Совэ

другими демократами, что революции в этих странах указали общее направление положительных реформ, они тем не менее были убеждены, что черпать из них вдохновение для решения вопроса о власти в СССР может быть опасно, поскольку это может привести к потрясениям и разочарованиям.

Журналист, проводивший интервью, знает, что это взрывоопасный тезис. Его заключительными словами были: «В том, что оппоненты найдутся, нисколько не сомневаюсь»[329]. Действительно, статья вызвала оживленную дискуссию в среде либеральной интеллигенции, сначала на страницах «Литературной газеты»[330], а затем и за ее пределами[331].

Идея использования авторитарной власти для проведения масштабных реформ, безусловно, не оригинальна. С незапамятных времен те, кто заботился прежде всего о сохранении общественного порядка, предупреждали о нестабильности, которая возникает в результате участия народа в политике. В России, где государство часто рассматривалось как инструмент модернизации якобы отсталого общества, идея «железной руки» имела множество форм и идеологических окрасок. В эпоху перестройки идея просвещенного деспота не утратила своей актуальности, о чем свидетельствует успех антидемократических произведений Хосе Ортеги-и-Гассета и популярность современных деятелей, прославившихся своим «железным кулаком», таких как Рональд Рейган и Маргарет Тэтчер.

Менее распространенной, с другой стороны, является идея о том, что авторитарная власть – наилучший способ создания демократии. Эта идея требует проведения непротиворечивого различия между порядком легитимности целей – демократических – и средств – авторитарных. Однако концепция перестройки, выдвинутая Горбачевым с января 1987 года и по-прежнему широко поддерживаемая либеральной интеллигенцией в 1989 году, основана именно на гармонии средств и целей. Эта реформа должна быть «системной» в том смысле, что все ее аспекты – политический, экономический и моральный – должны питать друг друга и поэтому проводиться согласованно, в отличие, например, от реформы, проводимой в то же время китайским правительством. Разумеется, в вопросе о том, как должны реализовываться демократические принципы, есть много места для дискуссий. В предыдущей главе мы видели, что «Декрет о власти», провозглашенный летом 1989 года Сахаровым, отличался от тогдашней горбачевской трактовки принципа народного суверенитета: Сахаров трактовал его как осуществление власти представителями народа, а Горбачев – как плебисцит в пользу прогрессивной программы просвещенного реформатора. Эта дискуссия между «радикалами» и теми, кто придает первостепенное значение укреплению реформаторской власти, не ставит, однако, под сомнение сам принцип демократии как средства и цели реформ. Именно на этот консенсус покушаются Мигранян и Клямкин, предлагая авторитарный переход к демократии.

В теоретическом отношении предложения Миграняна и Клямкина представляют собой атаку на одну из наиболее распространенных в среде либеральной интеллигенции идей – о взаимозависимости политики и морали. В первых главах мы увидели, что перестройка была, по сути, перфекционистским проектом, направленным на создание условий для гармоничной реализации личности и торжества истины над ложью. Для многих советских либералов этот проект воспринимается как движение вперед к цивилизации. Для Миграняна и Клямкина, напротив, модернизация общества предполагала отрыв политики от великих нравственных идеалов. В противовес морализму того времени они предложили метод анализа политики, названный ими «объективным» и «реалистическим», направленный на определение «моделей» и «законов», управляющих трансформацией и функционированием политических систем. Таким образом, они помогли заложить основы постсоветской политологии. Однако мы увидим, что Клямкин и Мигранян отделяют политику от морали по совершенно разным причинам. Клямкин, как и ряд других советских либералов, считал, что реформы должны освободить жизненные силы человека от угнетающей их искусственной структуры, но это освобождение, по его мнению, возможно только через развитие своекорыстия на рынке, а не через распространение нравственных идеалов и демократизацию. Мигранян, в свою очередь, практически полностью игнорирует моральный дискурс того времени и импортирует технократическую логику определенной западной политической науки. В обоих случаях это прямой вызов перфекционистскому проекту перестройки и демократизации. Несомненно, именно из‑за того, что он вступил в лобовое столкновение с моральными представлениями того времени, предложение о «железной руке» было столь категорично отвергнуто советскими либералами в 1989 году, несмотря на поддержку значительной частью из них принципа консолидации власти.

Клямкин: жизнь против идеалов

Игорь Моисеевич Клямкин был тихим, неприметным человеком, совершенно неизвестным советской общественности до начала перестройки. Благодаря нескольким замечательным статьям гласность вознесла его на вершину советской интеллектуальной лиги. Он родился в 1941 году и принадлежал к самой молодой обойме шестидесятников – интеллигенции, политизировавшейся в условиях десталинизации. С самого начала карьеры Клямкин посвятил себя публицистике. В 1968 году он заочно окончил факультет журналистики Московского университета и несколько лет работал в прессе, в частности редактором газеты «Молодой коммунист». В этот период он регулярно посещал собрания критически настроенных представителей реформистского социалистического направления, где познакомился с другими интеллектуалами, ставшими известными в годы перестройки, такими как Лен Карпинский, Отто Лацис, Александр Ципко, Григорий Водолазов, Юрий Буртин и Юрий Карякин. После подавления Пражской весны и ужесточения цензуры в СССР некоторые из них организовали самиздатскую газету «Солярис» для распространения своих теперь уже запрещенных идей. Однако вышел только один номер, так как небольшая сеть авторов была быстро ликвидирована КГБ. Этот эпизод привел к увольнению Клямкина с поста журналиста[332]. Отстраненный от общественной жизни, он погрузился в изучение русской общественно-политической мысли, пользуясь доступом, который давал ему статус научного сотрудника, к спецхранам Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина, где хранились работы с грифом секретности. В ноябре 1987 года он изложил результаты своих размышлений в объемной статье, опубликованной в журнале «Новый мир» под названием «Какая улица ведет к храму?»[333]. Статья вызвала большой резонанс. Ее публикация, несомненно, стала одним из главных интеллектуальных событий перестройки. В ней Клямкин обсуждает идеи разных русских мыслителей на тему советского политического опыта, давая возможность высказаться авторам, долгое время находившимся под запретом в советской прессе, в том числе либерально-консервативному Михаилу Каткову[334] и эмигрантским авторам сборников «Вехи» и «Смена вех»[335]. Но наибольшую известность эта статья получила благодаря провокационному историческому аргументу, согласно которому сталинизм был неизбежен, поскольку соответствовал коллективистско-утопическому менталитету, сложившемуся в России после Гражданской войны. Этот тезис вызвал скандал в среде либеральной интеллигенции, поскольку прямо противоречил господствующей телеологической интерпретации, рассматривавшей сталинизм как несчастный случай на пути «нормального» развития социализма к более демократическим формам. Клямкина приглашали участвовать в многочисленных дискуссиях в прессе и в клубах либеральной интеллигенции, где он приобрел репутацию умелого полемиста. Вместе с другими членами редакции «Нового мира» он выступал с лекциями по всей стране[336]. Сохраняя связь с научно-исследовательским институтом[337], в годы перестройки он активно занимался публицистикой: написал еще одну большую статью, которая также появилась в «Новом