Потерпевшие победу. Советские либералы и крах демократии в России (1987–1993 годы) - Гийом Совэ

Для него оппозиционность была основным призванием МДГ, что бы ни говорили в то время ее члены. По его мнению, это призвание перекликается с политическими установками советских либералов в целом: «Концепции оппозиции занимали центральное место в либеральном мировоззрении: сначала оппозиция застою, бюрократам и консерваторам, затем, когда перестройка разочаровала, оппозиция всему, что связано с коммунистической системой, включая перестройку и ее главного пропагандиста»[325].

Парадоксальность перехода советских либералов в оппозицию, описанная в данной главе, заставляет нас уточнить эту трактовку, проведя различие между объектом и характером оппозиции в эпоху перестройки. С одной стороны, существовала оппозиция коммунистической системе. Если под этим понимать неприятие официальной советской идеологии, тоталитарной политики и правления бюрократизированной номенклатуры, короче говоря, «административно-командной системы», то либеральная интеллигенция действительно находилась в оппозиции еще до 1989 года, а возможно, и задолго до начала перестройки. Но тогда можно сказать, что и сам Горбачев был принципиально оппозиционным. Его политическая программа в 1989 году заключалась в сокращении власти партии, отказе от догматического марксизма-ленинизма и демонтаже «административно-командной системы» в пользу концепции социализма, в значительной степени вдохновленной западной социал-демократией. С другой стороны, существует оппозиция советской власти, предполагающая перераспределение власти и, следовательно, ставящая под сомнение статус Горбачева как единственного архитектора перестройки. Однако, вопреки распространенному мнению, оппозиция коммунистической системе не обязательно вела к оппозиции советской власти. Напротив, большинство либеральных интеллектуалов, не говоря уже о самом Горбачеве, отдавали приоритет консолидации реформистской власти как наилучшему способу достижения реформ, необходимых для прекращения существования коммунистической системы. Это объясняет, например, почему Баткин и Сахаров описывают МТ как зачаток оппозиции – точнее, оппозиции коммунистической системе, – хотя все ее действия направлены на поддержку и консультирование советской власти. В свете этого концептуального различия возникновение политического плюрализма в 1989 году представляется не естественным следствием освобожденного выражения инакомыслия, а непреднамеренным результатом провала проектов поддержки и консультирования реформируемого правительства, к которому стремилось большинство советских либералов несмотря на их оппозицию коммунистической системе.

Различие между этими двумя типами оппозиции может показаться нелогичным: неужели мы можем рассчитывать на то, что советская власть самостоятельно демонтирует коммунистическую систему? Однако никакого логического противоречия здесь нет: опора на широкие полномочия просвещенного реформатора для радикального преобразования подконтрольной ему системы – вполне логичная и вполне обычная политическая стратегия. До выборов 1989 года это была, безусловно, единственно возможная реформаторская стратегия в условиях монополии Коммунистической партии на власть. Но фактический плюрализм, возникший в 1989 году, коренным образом изменил ситуацию. Теперь вопрос о власти ставился открыто: кто и как должен осуществлять перестройку? Для радикальных депутатов осенью 1989 года появилась реальная возможность использовать растущую непопулярность Горбачева и пример протестных движений в Восточной Европе для противостояния советскому правительству с целью разделения власти. Однако радикальные депутаты не пошли по пути конфронтации и в целом предпочли придерживаться старой стратегии поддержки и консультирования советской власти. Этот выбор весьма показателен для их представления о легитимном политическом конфликте: с одной стороны, они были абсолютно непримиримы к националистам и консервативным коммунистам, с которыми тем не менее разделяли критику горбачевской перестройки; с другой стороны, они отчаянно стремились сотрудничать с советской властью и избегать открытого конфликта с ней. Если в борьбе с ложью и догмами конфронтация может казаться неизбежной и необходимой, то в решении таких вопросов, как власть, она вряд ли будет конструктивна. Поэтому с точки зрения морали либеральной интеллигенции вопрос о власти является менее приоритетным, чем борьба за торжество истины над ложью, за демонтаж искусственной системы, лишающей человека возможности в полной мере проявлять личную совесть. Это не означает, что демократия в их глазах не важна, но демократия достигается прежде всего через раскрепощение личности, а не воплощается в формальных процедурах. Вспомогательный характер проблемы конструирования политических институтов объясняет привлекательность в последующие годы теорий авторитарного перехода, обещавших ускорение реформ ценой некоторых временных отступлений от демократических принципов осуществления власти. Этому вопросу посвящены следующие главы.

Глава 5

Модернизация и железная рука

Вот, казалось бы, чрезвычайно привлекательна позиция Сахарова.

Но ведь это лишь некий нравственный ориентир общества, его идеал.

Мы же говорим о путях перехода.

Игорь Клямкин, август 1989 года[326]

В ноябре 1988 года Андрей Сахаров принял участие в круглом столе, организованном совместно американским научным журналом Soviet Economy и советским еженедельником «Огонек». Приглашенный прокомментировать политическую ситуацию того времени, он выделил три «политические альтернативы» перестройки:

Первый – сталинизм, второй – просвещенная монархия, если хотите, и третий – демократия, идущая снизу. Я считаю, что единственный реальный путь осуществления перестройки – это третий путь. Второй путь, очень популярный среди советской интеллигенции и наших друзей на Западе, сводится к лозунгу «Не мешайте Горбачеву»… Надо просто понять, что перестройка сейчас переживает очень сложный, переломный период, когда необходимо сделать выбор между вторым и третьим вариантами[327].

События 1989 года доказали его правоту. Волны народной мобилизации были встречены либеральной интеллигенцией резко противоположно. Если Сахаров приветствовал их как средство демократического давления на Горбачева, то другие были обеспокоены и предлагали поддержать генсека, чтобы укрепить его власть и помочь ему в проведении реформ. Некоторые идут еще дальше и предлагают ограничить политические свободы, чтобы стабилизировать ситуацию и навязать реформы. Они, конечно, не выступают за «просвещенную монархию», как выразился Сахаров, но защищают «демократического диктатора». Наиболее известными сторонниками этой стратегии являются Андраник Мигранян и Игорь Клямкин, два видных либеральных интеллектуала. Они произвели фурор, когда в совместном интервью, опубликованном в августе 1989 года в массовом еженедельнике «Литературная газета», заявили, что перестройку следует поручить «железной руке»[328]. Следует признать, что позиции двух авторов в отношении политической ситуации не совсем совпадали. В частности, они по-разному оценивали роль нового Съезда СССР и появившихся в нем депутатов-радикалов. По мнению Клямкина, эти депутаты должны оказать давление на Горбачева, чтобы дать ему больше возможностей для маневра по отношению к консерваторам и тем самым укрепить свою власть. По мнению Миграняна, народные депутаты должны сами отказаться от власти в пользу Горбачева. Но оба автора сходятся в главном: переход к демократии должен возглавить авторитарный реформатор, как учит нас мировой опыт. Более того, вопреки распространенному в то время мнению, Мигранян и Клямкин настаивали на том, что уроки, извлеченные из революций 1989 года, не применимы непосредственно к СССР. Они утверждали, что Советский Союз еще не вышел за пределы предварительной стадии становления гражданского общества в авторитарном контексте, которую Польша и Венгрия прошли за тридцать лет. Признавая вместе с