После Сталинграда. Семь лет в советском плену. 1943—1950 - Эдельберт Холль

Поскольку Кама еще не замерзла, нам пришлось воспользоваться сухопутным маршрутом, который был на несколько километров длиннее. До пункта назначения было примерно 18–20 километров. Примерно на полпути вдоль дороги располагалась небольшая речка, через которую нужно было переправиться. Путь в ту сторону мы прошли относительно быстро, так как повозки были пустыми, а дорога – в хорошем состоянии. По прибытии к месту назначения нам неожиданно пришлось довольно долго ждать, пока нам не выдали муку. Когда мы отправились обратно, было уже далеко за полдень. По дороге мы встретились с теми, кто вез кирпич; им удалось отправиться в обратный путь сразу же после обеда. Дорога на этот раз была ужасной, так как солнце после полудня светило немилосердно, а вес повозок, каждая из которых была загружена четырьмя мешками весом почти по сто килограммов, большим. Было нелегко даже возницам, потому что из-за особенностей конструкции наших повозок груз должен был быть смещен вперед так, чтобы повозка не сломалась. Такое уже случилось с одной из наших телег. Управляя телегой, я должен был быть особенно осторожен, чтобы не навлечь на себя насмешки всей нашей команды. Мы с моими товарищами и так чувствовали себя очень напряженно. На обратном пути мы первыми добрались до переправы. Уже смеркалось. Кротов допустив очередную ошибку, решив сделать здесь остановку. Какая глупость! Полон нехороших предчувствий, я озабоченно размышлял о заболоченном участке дороги впереди. Я уже прикинул про себя, каким будет обратный путь. Особенно опасной мне представлялась переправа по небольшому деревянному мосту, имевшему значительный уклон.

Вокруг нас сгустилась ночь. Мы прошли несколько сот метров, но идти дальше не было никакой возможности. Повозка снова и снова проваливалась. Следующая не могла обогнать нас, так как дорога слишком узкая. Мы были вынуждены постоянно помогать кому-то или сами ждать помощи от других. Силы постепенно таяли. Чтобы не подвергать повозку опасности и не дать ей перевернуться, что могло иметь для меня самые серьезные последствия, я подставлял под ось телеги оглоблю, то есть продвигался вперед практически лежа на земле, в грязи. Некоторое облегчение приносило то, что я мог ругаться. Я ругал всю систему и этого идиота Кротова. Как жаль, что я не мог говорить по-русски! Но даже если Кротов с его азиатом поняли, что что-то идет не так, они хранили полное спокойствие. Сам Кротов отправился вперед, и теперь он ждал, пока мы не пробьемся к нему через болото. Просто какое-то чудо, что ни одна из тележек не упала с узкого деревянного мостика в речку, глубина которой достигала четырех метров. Последняя из тележек прошла сложный участок, когда была уже, наверное, полночь. Из последних сил мы преодолели оставшиеся до лагеря несколько сотен метров. Там уже стояли несколько пленных в готовности приступить к разгрузке повозок. Не будучи в силах сделать хоть что-то еще, мы побрели в свои жилища.

Однако на следующий день нам снова пришлось отправляться в очередную поездку за лесом. Ведь мы здесь находились не для того, чтобы отдыхать, а для того, чтобы работать! Здесь не существовало такого понятия, как план действий. Забота о людях здесь – нечто инородное. Это понятие довольно часто использовал комендант лагеря, чтобы прикрыть свои темные делишки, не имея на самом деле возможности ничего сделать без нашей помощи. Немцы для него являлись не поддающейся учету рабочей силой. Корф ничего с этим сделать не мог. И даже если его сменил бы другой, наше положение от этого стало бы только еще хуже.

Те, кто выезжал за кирпичом, тоже уже вернулись, на следующий день после нас. Поскольку военнопленные уже съели выданные им из расчета на двое суток пайки, причем в первый же день, им пришлось 50 часов голодать. Без полноценного питания, при высоком расходе энергии, еще одной длинной ночи, в течение которой они были заперты в конюшне, но не спали, так как страдали от холода, некоторые по возвращении оказались настолько истощенными, что их пришлось отправить в лазарет. Все то, что здесь с нами происходило, являлось преступной бессмыслицей, но мы все равно должны были молчать. Германия безоговорочно капитулировала, и русские не уставали нам об этом напоминать. Лично мне казались бессмысленными любые попытки как-то противостоять этому. При всей моей энергии я должен был выдержать здесь все это время и просто плыть по течению, ни на что не отвлекаясь, вместе с остальными. Я часто обсуждал наше положение со своим товарищем Отто Гетцем. За последнее время мы с ним очень сдружились. Стиснув зубы и сжав кулаки в карманах, мы с презрением смотрели на то, что творили эти «свиньи» и «мошенники», как мы их называли.

Шиннерлинг заболел. Он, скорее всего, тоже участвовал в поездке за кирпичом. Симптомы его болезни довольно необычны. При движении он кричал от боли. Доктор решил, что это ревматизм. Гереус же посчитал, что Шиннерлинг просто не хочет работать и пытается убедить в этом врача. Я возмутился, потому что Гереус считал, что он вправе делать подобные заявления, в то время как сам выполнял лишь самую легкую работу. Доктор Кюнде заявил, что Шиннерлинга необходимо отправить в госпиталь. Меня тоже направили в лагерь для выздоровления. Наш комендант Слон не возражал.

Зима 1945/46 года в лесозаготовительном лагере в Кызылтау[14]

Теперь зима полностью вступила в свои права. Куда ни посмотри – повсюду снег или лед. Кама замерзла, и теперь нет необходимости доставлять нам необходимое по реке на барже. Но и другие маршруты тоже закрыты из-за льда на Каме. Теперь наши поездки за мукой в Жельню приходится совершать вдоль реки. Кроме того, мы довольно часто ездим в Орловку, что расположена на 10 километров ниже по течению на том же берегу. Из-за снега вместо тележек мы теперь используем сани, которые очень удобны для перевозки лесоматериалов, и поэтому наша бригада сократилась с сорока человек до восьми.

Теперь у нас два проторенных маршрута: дорога за лесом и дорога по Каме. По первому маршруту мы возим в лагерь стволы деревьев, которые рубят в лесу. В другие дни мы отправляемся вдоль реки в Орловку, где добытый военнопленными лагеря Хильвег лес учитывается, после чего отправляется дальше по назначению.

В лесу нам приходилось, помимо всего прочего, расчищать снег, чтобы извлекать из-под него лес, срубленный еще в летнее время. Хорошо, что в здешних