Путешествие в пушкинский Петербург - Аркадий Моисеевич Гордин

многих товаров было превосходно. Рассказывали, будто комиссионер, представлявший в Петербурге одну из заграничных фирм, торгующих «мануфактурными товарами», осмотрев выставку, сказал: «Мне теперь нечего более у вас делать. Придется воротиться домой и ездить на охоту». По постановлению Мануфактурного совета владельцам фабрик и заводов, а также мастерам и художникам, представившим на выставку изделия, признанные лучшими, были выданы награды – большие и меньшие золотые и серебряные медали, денежные премии. А особо отличившимся присваивали звания мануфактур-советников и награждали медалями на орденских лентах. Среди прочих награды получили «петербургский Крез» – отец приятеля Пушкина – камергер Всеволожский «за усовершенствование разных изделий из железа», петербургский фабрикант Битенпаж «за отличные ситцы и набивку по шелковой материи». Их удостоили большой золотой медали. Петербургский каретный мастер Иохим удостоился меньшей золотой медали «за ландодер отличной работы». Серебряную большую медаль получил придворный механик Гамбс за свою знаменитую мебель. Звание мануфактур-советников получили петербургские фабриканты Сазонов и Казолет «за отличную выделку канатов и по важности предмета сего в российской торговле». Много награжденных было среди петербургских мастеров.

На всех фабриках, владельцы которых удостоились наград, работали русские рабочие. А на некоторых и мастерами были тоже русские.

Глава двенадцатая

«„Пади, пади!“ – раздался крик»

К середине 1810-х годов в Петербурге насчитывалось 8102 казенных (кавалерийских, обозных, пожарных, почтовых), 7519 обывательских (верховых, выездных, тяжеловозов) и 2476 извозчичьих лошадей. В столицу доставляли ежегодно до полутора миллионов пудов сена.

В каждом номере газеты «Санкт-Петербургские ведомости» можно было прочесть такие объявления: «Продается пара крепких белых каретных лошадей»; «Продаются четыре каретные пестрые лошади. Пара темно-гнедых и пара саврасых»; «Продается несколько лошадей лучшей породы, в числе коих и рысак».

Несколько раз в неделю поблизости от Невского проспекта, не доходя Лавры, на Конной площади шел торг лошадьми. Здесь можно было купить и прекрасного рысака, и искусно «подновленную» барышником полуживую клячу.

По улицам столицы скакали верховые, неслись украшенные гербами кареты, щегольские коляски и дрожки, английские возки с зонтиками, дормезы, кабриолеты, фаэтоны, линейки, таратайки. И по тем же улицам бок о бок с ними катились тяжело груженные телеги и фуры. Даже на парадном Невском проспекте каретам то и дело преграждали путь возы с сеном, мешками, дровами. Зимой повсюду скрипели сани. Часто кузовы карет тоже ставили на полозья.

Движение в центре города было таким оживленным, что рассеянный пешеход рисковал попасть под колеса кареты или под копыта лошади. Кучера «остерегали» зазевавшихся пешеходов громким криком, а тех, кто победнее, – кнутом.

Нередко кучерские плети

Его стегали, потому

Что он не разбирал дороги…

Так было с героем «Медного всадника».

Говоря о том, какие удобства предоставляет пешеходу Петербург с его широкими улицами, гранитными набережными, плиточными тротуарами, посыпанными песком, автор «Панорамы Санкт-Петербурга» в то же время остерегает своих читателей: «Будьте только осторожны сами, и сердитая лошадь не сомнет вас под ногами, экипаж богача не раздавит вас и не забрызгает грязью…»

Французский аббат Жоржель, посетивший русскую столицу в начале XIX века, утверждал, что «извозчичьи экипажи в Санкт-Петербурге гораздо многочисленнее, чем в самых больших городах Европы, улицы заставлены ими».

Бесчисленные извозчики – «ваньки» – в синих поддевках и высоких шапках были не менее характерными фигурами для петербургской улицы, чем вездесущие торговцы вразнос. Они терпеливо дожидались седоков на каждом углу и, завидев хорошо одетого прохожего, дружно кричали: «Барин! Куда изволите? Прикажите подавать!» Только специальных стоянок – бирж – насчитывалось в городе более трехсот.

Извозчики обычно были крепостными, приходившими в город на заработки, чтобы добыть денег на оброк. Один из таких извозчиков в начале 1820-х годов рассказывал другу Пушкина, декабристу Н. И. Тургеневу, что «принадлежит графу Петру Разумовскому, деревня в Рембовском (Ораниенбаумском. – Авт.) уезде, что крестьяне в сей деревне платят по 32 рубля с ревизской души, что прежде они платили гораздо менее, но что недавно Разумовский увеличил оброк». Так было в 1820-е годы, а несколько позднее размер оброка петербургского извозчика достигал 100 рублей, «не считая паспортных денег и податей».

Явившись в Петербург, будущий извозчик первым делом выправлял в полицейской Конторе адресов «билет» и номер, которые обязан был всегда иметь при себе. Жестяной номер вешали на спину, чтобы седок его видел и мог запомнить. В случае, если извозчик не потрафил седоку, вел себя «дерзко», рекомендовалось с виноватым самолично не «управляться», а заявить в полицию, указав номер, – и там «тотчас удовлетворят».

В «билете», кроме номера, имени и фамилии, указывалась часть города, где проживал извозчик. Обычно это была Московская часть, Ямская слобода – возле Лиговского канала. Постоянные жители Ямской слободы еще с петровских времен обязаны были «править гоньбу» – выставлять для казенных надобностей по три лошади с ревизской души. Некоторые ямщики, разбогатев, держали извозчичьи дворы. От них работали извозчики, не имевшие ни собственных лошадей, ни экипажей.

Нанять извозчика в Петербурге стоило дорого. За проезд от Аничкова моста на Невском до дома Клокачева в конце Фонтанки Пушкин платил 80 копеек – почти дневной заработок мелкого чиновника.

Но вот в марте 1830 года «Северная пчела» сообщила, что с лета текущего года в Петербурге появятся «городские кареты, известные в Париже под названием omnibus, для доставления небогатой, то есть многочисленной части нашей публики, средства за небольшую плату посещать загородные места, для освобождения оной от монополии летних извозчиков, которые тогда именно набавляют цену за перевоз, когда большей части публики настает в этом надобность».

На Невском проспекте, за Аничковым мостом, в доме купца Миняева открылась контора омнибусов. Омнибусы ходили по трем маршрутам: от Казанского моста и Думы к Крестовскому острову, к Старой и Новой Деревне. Отходили омнибусы в 9 и 11 часов утра, в 2, 4, 6 часов дня и 9 часов вечера. Сверх того, они отвозили желающих в Каменноостровский театр, а в праздничные дни – на Крестовский и Елагин острова.

Омнибусы представляли собой большие кареты, запряженные четверкой лошадей. Впереди сидел кучер, сзади, снаружи, на особом сиденье, – кондуктор с трубой. Карета разделена была на две половины. В каждой помещалось по шесть человек, сидящих по три в ряд лицом друг к другу. Такое же количество пассажиров помещалось на империале – на крыше кареты, где стояли скамьи; туда поднимались по откидной лесенке. Отправлялся омнибус по сигналу кондуктора.

Открытие омнибусного сообщения вызвало у петербуржцев большой интерес. В первый день возле Думы собралась толпа народа, чтобы поглазеть на новшество. Места в омнибусах брали с бою.

Однако подавляющему большинству жителей столицы и извозчики, и омнибус были не по карману. Они ходили пешком, иногда по многу верст