Юрий Бондарев - Вячеслав Вячеславович Огрызко

появилось мнение, что «Литгазета» стала с умеренных позиций сильно клониться в левую сторону и подыгрывать либералам. Секретарь ЦК КПСС Екатерина Фурцева вызвала к себе на Старую площадь всю редколлегию «Литературки». Смирнов, к тому времени уже знавший, как строилась работа партаппарата, сразу понял, что запахло жареным. Он понимал, что его самого вряд ли бы тронут (за ним маячила фигура второго в партии человека – Михаила Суслова). Но Фурцева вполне могла бы потребовать чьей-то крови, и тогда первым кандидатом на вылет из редакции стал бы Бондарев.

Смирнов вспомнил, что Бондарев уже не раз просился у него в отпуск. Писатель ссылался на страшную усталость и необходимость сосредоточиться на новом романе. К слову: Бондарев на свою вымотанность жаловался не только Смирнову. «Заела газета, – написал он 5 сентября 1959 года Константину Воробьёву, – приезжаю домой поздно (на дачу) (речь шла о служебных дачах „Литгазеты“ в подмосковном Шереметьеве. – В. О.), пока подзакусишь – глядь, привезли ‹газетные› полосы за неделю (планируем номера на неделю) – и садись читай от строчки до строчки. Вымотался и устал…» (РГАЛИ. Ф. 3146. Оп. 1. Д. 116. Л. 3).

И если до этого Смирнов не очень хотел давать Бондареву передышку, то, получив известие о совещании у Фурцевой, сам поспешил отправить своего подчинённого отдыхать на Кавказ и разрешил ему после этого взять ещё и творческий отпуск до конца года для работы над романом.

Фурцева, как и ожидал Смирнов, устроила редколлегии «Литгазеты» разнос. Она указала литначальникам на многочисленные перекосы в издании. Во-первых, ей не понравились статьи, которые печатались под рубрикой «Писатель и жизнь»: мол, зачем так много внимания обращать на бытовые мелочи? Фурцева потребовала от будничных тем переключиться к рассказам о героизме. И тут же дала задание напечатать в ближайших номерах под этой рубрикой какую-нибудь статью Шолохова (как будто это было так просто: заказать классику материал, Шолохов был человеком настроения и запросто мог журналистам отказать, не приняв во внимание даже то, что просьба исходила от самой Фурцевой). Во-вторых, Фурцеву разозлило: зачем «Литературка» позволила какому-то малоизвестному стихотворцу Льву Озерову назвать в своей статье Анну Ахматову «дочерью века»? Она это расценила как излишние реверансы салонной, по её мнению, поэтессе. В-третьих, её разозлили заметки Инны Борисовой, в которых выражалось недоумение по поводу зажима некоторых вещей советского классика Всеволода Иванова. Секретарь ЦК дала понять: печатать все вещи Иванова подряд – это опасно, ибо в некоторых вещах этого писателя проскальзывала крамола. В-четвёртых, Фурцева подвергла критике статьи Л. Лазарева и Б. Сарнова. А было ещё в-пятых и в-шестых…

В общем, складывалось впечатление, что секретарь ЦК отрицательно отнеслась прежде всего к работе раздела, за который в «Литературной газете» отвечал как раз Бондарев. И скорее всего, писатель не удержался бы в редакции, если б Смирнов не проявил предусмотрительности и заранее не выпроводил бы его в длительный отпуск.

После совещания у Фурцевой на газету усилили нападки ортодоксы. Только за последние две недели ноября в разных органах печати появились 13 критических заметок о «ЛГ». Более всего «Литгазету» ругали за отношение к рассказу Сергея Воронина, спектаклю Бориса Равенских и статье Юрия Трифонова «Заметки о жанре».

Этой ситуацией воспользовался член редколлегии «ЛГ» абхазский писатель Георгий Гулиа. Он решил, что пришло время нанести удар по Бондареву, а заодно укрепить и собственные позиции (ему давно хотелось возглавить раздел русской литературы, ведь до сих пор он находился в подвешенном состоянии, у него не было подчинённых, его голос в редакции не имел решающего значения, а носил лишь совещательный характер). 8 декабря 1959 года Гулиа на летучке обвинил отдел русской литературы газеты в беспомощности.

Напомню: весь этот отдел тогда состоял из одиннадцати штатных сотрудников. Непосредственно отдел возглавлял Бондарев. У него имелись два заместителя: один по критике – Лазарь Лазарев, другой по литературоведению – Феликс Кузнецов. Литсотрудниками числились Василий Литвинов, Бенедикт Сарнов, Станислав Рассадин, Инна Борисова, Владимир Стеценко и Булат Окуджава. Плюс был ещё литконсультант Вера Степанченко. Отделу полагалась также секретарша (эту роль исполняла И. Кобозева). Для сравнения: отдел литератур народов СССР на тот момент состоял из шести человек. Руководил им Юрий Суровцев (в статусе исполняющего обязанности), а у него в подчинении находились Лев Аннинский, Валентин Оскоцкий и секретарша М. Морозова.

Георгий Гулиа в официальных документах указывался как нештатный член редколлегии «ЛГ» (в таком же статусе пребывал Владимир Солоухин). Нештатность позволяла им приходить в редакцию от случая к случаю. Правда, жалованье они исправно получали.

Так вот, Гулиа очень хотелось перескочить в редколлегию на более высокую ступеньку – такую же, какую занимал Бондарев. А это ему долго не удавалось. «По существу, – заявил он 8 декабря своим коллегам по „Литгазете“, – мы оказались некомпетентными в целом ряде вопросов литературного процесса, проходящего сейчас в наших литературных кругах ‹…› Мы не знаем, что делается в наших „толстых“ журналах ‹…› Мы не сделали соответствующих выводов из той беседы, которая происходила в Центральном комитете партии ‹…› Мы съезжаем с этих правильных позиций» (РГАЛИ. Ф. 634. Оп. 4. Д. 2172. Л. 34, 38).

Кто был в этом виноват? Гулиа конкретных фамилий не назвал, но указал на отдел литературы. А кто в газете отвечал за этот отдел? Правильно: Бондарев (а он, к слову, в тот день на летучке отсутствовал, ибо продолжал числиться в творческом отпуске).

Поведение Гулиа сильно возмутило трёх бондаревцев – Феликса Кузнецова, Булата Окуджаву и Владимира Стеценко. По их мнению, для начала следовало прекратить в редакции внутренние войны и наладить координацию хотя бы отделов критики, национальных литератур и искусства. Стеценко негодовал: как так можно – отвечавший в газете за поэзию Окуджава забраковал графоманские стихи Льва Ошанина, а член редколлегии Владимир Солоухин, злоупотребив своим положением, надавил на сотрудника, в то же время дежурный по номеру Юрий Суровцев убрал из вёрстки неплохую подборку воронежского автора Владимира Гордейчева. А ещё вся троица – Кузнецов, Окуджава и Стеценко – сказала на летучке, что до ухода Бондарева в отпуск подобное было невозможно. «Когда был Бондарев, – подчеркнул Окуджава, – он визировал стихи и воевал за них» (РГАЛИ. Ф. 634. Оп. 4. Д. 2172. Л. 71). А что делал Солоухин? А он, рассказал Окуджава, «пишет повести, отделом интересуется случайно – для того, чтобы поставить крестик на каком-нибудь стихотворении, – случайно, не систематически, и помощи от него я никакой не вижу».

Кстати, заодно Феликс Кузнецов напомнил зарвавшемуся Гулиа об итогах недавно прошедшего отчётно-выборного партийного собрания в Московской писательской организации: на нём Бондарев