Семейная драма XVIII столетия. Дело Александры Воейковой - Александр Борисович Каменский

ни в чом в том не препятствовала бы. И переселяся она уже явно после меня во оной дом наш жительствовать так, как в свой дом, яко настоящая хозяйка, и разорила бедных детей моих до конца и погубила безчеловечно, отнявши их у меня. И по оной ее со мною явной вражде и ссоре, ненавидя меня, всю свою злобу отмщевает на них, малолетных детях моих, как недостойным их воспитанием, так и безпредельной от нея к ним жестокости, не только она сама и дети ея, коих она своих, сведеных с ними ныне в доме нашем имеет, но и служители ее и нашего дому во угождение ей презирают и наругаются ими, детьми моими, бьют их и увечут, и во всем крайнюю нужду претерпивают – в пище, в платье и в презрение. От чего по немилосердию ее к ним таковому пятилетняго сына моего зделала вечно несчастливым, больным и увечным припадочною болезнию, таким, что он и по возрасте своем ни в какую службу будет не способен, шестилетнею дочь также побоями зделала больною в чехотке, едва только дух ея в ней на мучения ея жизни держится, семилетняго сына в прошлом году в резанской деревне от нерачения и совсем было в реке утопили, а старшего сына моего десятилетняго отдала в такой преподлой понсион, в котором также всякое крайность терпит и наук совсем почти никаких ему нет, а только по проискам ее беспрестанно мучут его и секут. Словом сказать, не только меня, и всех их несчастных детей моих злобой своей тиранит и со света гонит. Двух еще старших дочерей моих в сущей их молодости лет и почти в детстве хочит уже замуж раздать за таких недостойных людей, каких только злоба ея им по нещастию изыскать может на то, чтоб вечно их тем погубить, и я, и оне вечно бы сию злую свою участь безвозвратно оплакивали. Что же может быть для матери, произведшей их на свет, сего тягостнея и мучительнея, как видеть погибель вечное детей своих? И я, знавши все сие ее наругательства над детьми своими, сколько они от ней страждут, но не только не могу руку помощи им в том собою дать ко избавлению от гонительницы их, ниже видеть четвертой год она мне их не дает для мучения моего, чтоб не только сею печалью терзалася бы безпрестанно об них я и душа моя, но и в себе чувствии мои раздражилися и скорея бы тем прекратилася жизнь моя. Но не знаю, как Бог подкрепляет силы мои, что я могу быть до сей поры при всех моих страданиях живою и желаю охотно умереть. Хотя бы тем облехчилися мои мучении, тоска об них, но противу воли моей она, черная жизнь моя, ныне продолжается, и я при всех моих несчастиях ни от чего не умираю, зная же еще и то самое к большей моей горести, что она точно по простоте и по распутности коварством своим его, мужа моего, убитаго пороками человека, в сие несчастное состояние завела и к разорению такому и пагубе моей и детей моих и тирански со мною поступила.

До такой злобы его, мужа моего, противу меня привела и вооружила, что он, познакомясь с нею, с того времени совсем меня возненавидел, кое все наше сие страдание в большем поданном письме яснея будет видимо ВАШЕМУ ВЕЛИЧЕСТВУ, а здесь краткими только словами осмелюсь доложить, что он, муж мой, по научении ее, Несвицкой, и во угодность ей всякие мучении, жестокости, наглости и наругательства надо мною явно и публично производил и едва не повседневно меня бил по щекам, по голове, волосы на мне драл, по полу таскал, бив руками и ногами, и неоднократно требовал для сечения меня от людей своих плетей, руку и ногу преломить мне угрожал, дацкою собакою травил, слугам и служанкам своим слушаться меня запретил, велел им всем мною ругаться, досаждать, грубить и невежничать. И все сии мучении претерпела я в точности от него, и пять месецов содержал он меня в загородном своем доме как невольницу под караулом у людей своих, не выпущая меня никуда, ниже ко мне никого не пущал, и родным не только видеть меня и проведать было невозможно. А естли кого и пустит ис посторонних, тогда ругает меня при них и угрожает всяким мучением к наказанию моему.

Но все сие мучение согласилася бы я, доколе жизни моей ни достало, претерпевать и переносить для бедных детей моих, только бы их не отдали в руки Несвицкой княгине, если б только он меня не бросил сильно и с ними бы бедными разлучил. И таковое гонение в сие время и ненависть от него претерпевала, каковаго, проживши с ним шеснатцать лет, уже и не ожидала при старости своей. Описать, ВЕЛИКАЯ МОНАРХИНЯ, сего жестокостей и моего несчастия на сей бумаге не могу, сколько я сего мучительнаго состояния в то время от них претерпела, чему большею притчиною состоит она, Несвицкая, нежели муж мой, следуя во всем том по сущей простоте, пьянству и распутности, а паче по страсной и ослепленной к ней любви своей, воле и приказам ея, так что она наконец к такой жестокости и к злодеянию против меня привела, что он по общей с нею стачке согласился ея прихотям и в том, поехавши в деревню и заехав к ней на прощанье из дому, от ней людем своим дал[103] письменной приказ убить меня до смерти под видом тем, что в небытность его в Москве сие злодеяние их на щот им не отнесется, а выйдет сей случай якобы от пьянства и дерзости людей его, а оне после того будут жить спокойно. Что и действительно по воле его людьми его было то и произведено, но провидение божие спасло меня от того, о чем я тогда же объявила в съезжем дворе и от главнокомандующего графа Якова Александровича Брюса просила законнаго защищения, дабы пове[ле]л сие дело изследовать. И он весьма милостивою дал резолюцию по силе Устава благочиния 104-го и 105-го пунктов тогда же на месте изследовать московскому полицемейстеру Годеню и дворецкаго мужа моего взять под стражу и письмо от него, чтоб важной документ ко оправданию моему отобрать и хранить по законам. Но к несчастию моему его сиятельство тогда же уехал из Москвы на два месеца в отпуск в свои деревни, а Годеня Несвицкая преклонила к своему удовлетворению, что ему