Товарищество на вере. Памяти Инны Натановны Соловьевой - Анатолий Смелянский

Положение театра накануне возвращения в СССР волнует Бокшанскую не «по человечеству», а «по-правильному»: «Как посмотрим мы в глаза советскому правительству?» В американской труппе сильнейшее брожение, отъезжающие запасаются, и душечка запасается всем, чем может (она понимала толк в вещах), но дела своего не забывает. Отчет о финальных днях в Нью-Йорке насыщен важной эмоциональной информацией: «У всех наших настроение сильно понурое, но, несмотря на это, отношения серьезного никак не вызовешь. И все наши треволнения, комбинации, планы как вывернуться, как бы заплатить долги, как бы уменьшить расходы наталкиваются на такое, я бы сказала, странное отношение, что часто руки опускаются и начинаешь думать: ну и пусть все летит. Надо делать только то, что предписано, а волноваться, что-то придумывать – к чему? Кому это нужно? И как удержать все больше и больше расползающееся дело? У нас исчезло всякое примитивное понимание дисциплины и добросовестного отношения к делу, пропало даже то исключительное отношение к К. С., которое всегда было и на которое он имеет все права».

Секретарь настроена на волну патрона: никакого двоемыслия, никакого сидения на двух стульях, решать надо «всерьез и надолго» (Н.‑Д. использовал эту ленинскую формулу для анализа мхатовской ситуации). К. С. совсем не так решителен: «Из Москвы же от Немировича идут грозные вести, – сообщает он М. Лилиной в апреле 1924‑го (та поджидает его в Париже), – прислана телеграмма для объявления всей труппе под расписку о том, что все обязаны явиться к сроку. Свидетельства о болезни не принимаются. Те, кто не явился, будут считаться политическими беглецами и впуска в страну не имеют. …В труппе с трепетом ждут, кого оставляют и кого выгоняют».

Два американских сезона без новых спектаклей, с подпиской о возвращении, с заложниками, оставшимися в Москве, с финансовой катастрофой второго сезона довершили дело, начатое революцией и Гражданской войной. В Москву вернулся действительно «Новый Художественный театр» (так виделось возможное имя театра В. И. Немировичу-Данченко). Люди возвращались не доживать – жить. Бокшанская летопись будет складываться в параллель непредсказуемой действительности.

Короткая оттепель

Владимир Иванович оценил преданность Ольги Сергеевны: он взял ее в свои американские гастроли, на этот раз с Музыкальной студией. Немирович вернется в Советскую Россию только через два с половиной года. Верный секретарь приступит к охране его интересов в проезде Художественного театра ранней осенью 1926 года, то есть в пору премьеры «Турбиных». С той же осени возобновляется работа «информационного аппарата». В отсутствие покровителя Бокшанская далеко не сразу стала всесильной «Торопецкой» из «предбанника». В Художественном театре еще не прошли последние размежевания, еще не ясно, куда пойдет театр и куда повернет страна. Бодрый и какой-то посвежевший тон информационных донесений передает настроение времени: короткой оттепели середины 20‑х. В Художественный театр не попасть, быт налаживается, НЭП еще не свернут. Деморализованные злосчастным путешествием за океан, мхатчики настроены на приятие нового порядка вещей (потом это назовут «советизацией»). Новая советская жизнь, со всеми ее переменами и порчей, это все равно жизнь, а не скитания. Господствующее настроение «Турбиных» ведь тоже вполне «оттепельное» и даже приемлющее, почти чеховское («Надо жить, сестры»). И не случайно такой яростной атаке подвергалась елка в последнем акте и вся примиряющая, абсолютно не героическая («обывательская») интонация финала («Но не будем вспоминать о печалях… Время повернулось, и сгинул Петлюра. Мы живы… да… все снова вместе»).

Бокшанская, впрочем, на эти общие темы старается не рассуждать, она дает конкретную сводку событий и фактов, в том числе по «Турбиным», взорвавшим театральную Москву. Только сверхзадача московских сводок изменилась. Секретаря смущает оттяжка с возвращением Н.‑Д. в Советскую Россию. Возникает опасная двусмысленность, которая ставит информацию Бокшанской в положение прямо противоположное тому, что было в первой американской поездке. Тут решается не вопрос театра, обязанного вернуться в Москву. Тут решается проблема самого основателя МХТ, сильно подзадержавшегося в Голливуде. Станиславский впервые в жизни ведет театр самостоятельно. Он воодушевлен свободой. Один за другим возникают «Горячее сердце», «Женитьба Фигаро». На гребне небывалого успеха «Турбиных», которым К. С. сильно помог, молодые стремятся занять гораздо более активные позиции внутри советизируемого театра. Формируется молодое художественное руководство. Их натиск смущает К. С., но какое-то время он держит ситуацию под контролем. Впервые за столько лет ему никто серьезно не противостоит, никто не укорачивает. Кажется, завершается тяготившее всех двоевластие. Любимому детищу Н.‑Д. – Музыкальной студии – «старики» и К. С. решительно отказывают в мхатовском доме. Это производит на Владимира Ивановича, находящегося вне России, гнетущее впечатление. Некоторые в Москве надеются, что после такого знака Н.‑Д. не только во МХАТ, но и в СССР не вернется. Ни один из голливудских проектов, однако, не состоялся, возвращение Н.‑Д. стало неизбежным, и тогда К. С. предпринимает небывалые для него меры: идет к Луначарскому и о чем-то с ним договаривается. О чем договорились – неизвестно, но какие-то последствия разговора видны по письму наркома в Голливуд, в котором он не обещает Н.‑Д. «ничего определенного» по возвращении в Москву. Более того, пробрасывается фраза, которая звучит как чуть завуалированное предложение остаться за границей: «Во всяком случае, поскольку в Америке Вы устроились, взвесьте все плюсы и минусы Вашего возвращения сюда».

В книге О. А. Радищевой, где впервые этот темный сюжет обсуждается, возникает неразрешимая этическая тема: «Кто же тогда Станиславский в этой истории? Интриган?» Историк сама себе отвечает: «Нет. Все-таки кажется, что, когда Станиславский поступает некрасиво… он ищет правды, а не интригует».

Вспоминаю этот сюжет в связи с Бокшанской, неотделимой от «интриг» Художественного театра. Впрочем, и Ольга Сергеевна почти всегда была убеждена, что ищет правды и только правды, которую она обязана донести до своего начальника. Достижение и утверждение правды через интригу – важные слагаемые истории театрального быта. Не очень ясно, до какой степени Бокшанская была осведомлена в новой сложнейшей композиции, что сложилась в театре. Вероятно, была, но высшая ее цель на этот раз заключалась в том, чтобы не возбуждать и не растравлять раны своего покровителя. Н.‑Д. нужен ей в Москве, а не в Голливуде, и потому она пытается всеми средствами смягчить гнев, примирить его с К. С. и «стариками», воззвать к его всепониманию и т. д. Она делает все для того, чтобы он вернулся. При этом, как всегда, идет поток разнокалиберной информации, обращенной к человеку, сильно оторванному от того, что происходит в красной столице. «Вам удивительно, что у нас