Дресс-коды. 700 лет модной истории в деталях - Ричард Томпсон Форд

Активисты SNCC, отказавшиеся от респектабельной воскресной одежды в пользу пролетарского гардероба и натуральных причесок, по большей части принадлежали к городскому среднему классу и до вступления в SNCC одевались соответственно.

Джинсы, комбинезоны и джинсовые юбки были частью придуманного стиля, рассчитанного на то, чтобы сделать политическое заявление, а не для аутентичного выражения унаследованной ими культуры. Этот стиль, возможно, помогал активистам общаться с бедными фермерами и фабричными рабочими, которых они надеялись сплотить, но других такой стиль отталкивал. Многие жители маленьких городков считали, что «люди, которые постоянно носят старую рабочую одежду, не многого стоят»[334].

У некоторых были более серьезные возражения против такой нарочитости. Подруга и впоследствии жена Стокли Кармайкла, южноафриканская певица Мириам Макеба считала, что активисты SNCC романтизировали бедность, от которой они сами были надежно защищены:

«Когда я росла, мы были бедными. Но мы были чистыми и гордились тем, как мы одевались и выглядели. Стокли и его американские друзья не были бедными, но одевались как бродяги… Он и его друзья говорили, что быть грязным и носить потрепанную одежду значит, что человек идентифицирует себя с массами. Это меня злит… Это звучит покровительственно… Мы не гордились нашей бедностью»[335].

По иронии судьбы, хоть новые радикальные и афроцентрические стили и были намеренно созданы как этнический эстетический прием, их упрекали в отсутствии аутентичности. В 1969 году чернокожий радикал, социолог Роберт Аллен жаловался:

«Черная культура стала бейджем, который надо носить, а не опытом, который надо разделить. Африканские рубахи, дашики, платья и сандалии стали стандартным костюмом не только для хорошо одетых чернокожих активистов, но и для хипстеров из среднего класса, которые ударились в стиль афро.

Фирмы рекламируют лак для волос, специально предназначенный для натуральных причесок, а особо практичные культурные националисты получают прибыли, продавая африканские безделушки и одежду наивным молодым чернокожим»[336].

Пионер «новой журналистики» Том Вулф придумал термин «радикальный шик», чтобы описать политику конца 1960-х и начала 1970-х годов. Он намекал на то, что модные политические лозунги имели такие же неглубокие корни, как и последние модные тренды:

«Боже, кто, как не Пантеры, знают, как это все, по модному выражению, собрать в единый ансамбль: узкие брюки, облегающие черные водолазки, кожаные пиджаки, очки в кубинском стиле, прически афро. Но реальные афро, они не такие – неровные… дикие… а не выстриженные и сформированные как фигурная живая изгородь, не залитые лаком, чтобы волосы сияли как под слоем акрила… Негры, борющиеся за гражданские права, не носят серые костюмы на три размера больше… Женщины-Пантеры… такие стройные, такие гибкие, в облегающих брюках и головных повязках в стиле йоруба… как будто они сошли со страниц Vogue, хотя нет никаких сомнений в том, что все это Vogue позаимствовал у них»[337].

Еще жестче, чем самих Пантер, Вулф высмеивал богатых белых либералов, которые заискивали перед Пантерами, но его наблюдения вызывали неудобные вопросы относительно этого движения. Новые стили преодолевают расово унижающие стандарты красоты или просто переделывают их?

Вызовет ли черный радикальный шик равное уважение к афроамериканцам? Или же сочувствующие белые увидят в Пантерах и других чернокожих радикалах конца XX века Благородных Дикарей, одетых в соответствии с эпохой, которая наступит после борьбы за гражданские права? Отказ от буржуазной респектабельности проходит по тонкой линии между насущной критикой бездуховного материализма и покровительственной ностальгией по грязи (nostalgie de la boue). Философ Ролан Барт описал этот туго натянутый канат контркультурного символизма в критическом комментарии о современной эстетике «хиппи»:

«Одежда… это, как мы знаем, специфический маркер, главный выбор, сделанный хиппи в отношении западных стандартов… Чистоте… самой важной из американских ценностей… противостоит вызывающая мода: грязь на теле, на волосах, на одежде; одежда, волочащаяся по улице… Но каким-то образом она все же отличается от реальной грязи, от давнишней въевшейся бедности, от грязи, которая деформирует тело… Грязь хиппи другая, ее одолжили на выходные, а потом стряхнули, словно пыль…»

Несмотря на такую поверхностность, Барт считал, что в правильном контексте эстетика хиппи была обоснованной символической реакцией на дорогие сердцу американцев мифы об изобилии: «Она бьет прямиком… по спокойной совести обеспеченных людей, хранителей социальной морали и чистоты…» По контрасту, хиппи, проживавшие в «малообеспеченных странах», посылали «фрагментированные» и «противоречивые» сигналы:

«Вне изначального контекста протест хиппи оказывается направленным против куда более значительного врага, чем американский конформизм… а именно бедности. Эта бедность превращает выбор хиппи в [безответственную] копию бедности… По большей части внешние характеристики, придуманные хиппи в знак протеста против их цивилизации (цивилизации богатых людей), и есть те самые, которые характерны для бедности… [в бедных странах]: босые ноги, грязь, одежда в лохмотьях… Они не используются в символической борьбе против мира богатых, они и есть то, с чем нам следует бороться…»[338]

В каком-то смысле организаторы из SNCC и «Черные Пантеры» были афроамериканскими хиппи, отреагировавшими на респектабельность старшего поколения борцов за гражданские права. Они использовали тот же самый вестиментарный символизм, которым пользовались белые хиппи, атакуя моральное благоденствие белого мейнстрима. Но в отличие от большинства белых хиппи чернокожие активисты работали с по-настоящему бедными людьми, малооплачиваемыми городскими рабочими и сельскими фермерами, увязшими в экономике испольщиков.

В этом случае, как и предсказывал Барт, их отказ от респектабельности рисковал выглядеть как снисходительная копия настоящей бедности. Для SNCC это был пролетаризм в синем дениме или неосторожная провокация, а в случае с Пантерами это было яркое сочетание богемного духа и полувоенной угрозы. Неудивительно, что многие чернокожие решили, что радикальный шик – это роскошь, которая им не по карману.

Возвращение респектабельности

В 1969 году, который некоторые считают пиком движения «Черное – это красиво», меньше половины афроамериканцев одобряли натуральные прически афро[339]. Видные афроамериканцы обрушились на новые стили и назвали их контрпродуктивными. К примеру, Джо Блэк, один из первых афроамериканцев-бейсболистов Высшей лиги, а впоследствии ответственный сотрудник компании Greyhound Bus Lines, задал риторический вопрос: «Знаете ли вы… работодателя, который предложит вам работу с перспективой роста, потому что у вас прическа афро?»

Блэк сомневался в радикализме как таковом, подчеркивая важность респектабельной одежды и хороших манер для успеха: «Выкрикивая лозунги, плюясь ненавистью и меняя свою внешность, вы не прекратите муки голода и не получите работу… Помните об этом ради себя, ради вашего будущего и самоуважения, ради достоинства всех чернокожих людей»[340]. Даже у ненавистной практики выпрямления волос были защитники.

К примеру, в 1969 году в одном письме в журнале Ebony было написано: «Думаю, пришла пора чернокожим женщинам снова выпрямлять волосы и даже приобрести несколько париков, чтобы выглядеть нежными, восхитительными, желанными и женственными… Мужчины выглядят великолепно с прическами афро, а наши женщины с ними выглядят мужеподобными»[341].

К концу 1970-х годов афроцентрические стили по большей части лишились окутывавшего их ореола угрозы и гламура. Они стали еще одним модным трендом, который поддерживала мощная индустрия, продававшая средства для ухода за собой и услуги, призванные поддерживать «натуральные» волосы, а также одежду и украшения с африканским влиянием. Салон красоты, куда отправилась активистка движения за гражданские права Энн Муди после столкновения с расистами, скорее всего, предлагал не только выпрямление волос, но и их укладку в прическу афро или длинные тугие косички «корнроу».

У каждой из этих причесок были как сторонники, так и противники. Для кого-то выпрямленные волосы были символом респектабельности, а для других – символом ненависти к себе. Натуральная прическа оценивалась либо как горделивая и практичная, либо как провокационная. Волосы, заплетенные в тугие косички, могли счесть как шикарными, так и вульгарными, подходящими только для пляжа или игровой площадки.

Рене Роджерс проработала на авиакомпанию American Airlines уже одиннадцать лет, когда 25 сентября 1980 года она пришла на работу с заплетенными в тугие косички волосами. Такую прическу называют «корнроу», то есть «ряды кукурузы», потому что косички открывают ровные параллельные полоски кожи между ними, похожие на борозды на кукурузном поле.

В American