Дресс-коды. 700 лет модной истории в деталях - Ричард Томпсон Форд

все основания поставить под вопрос буржуазную этику строгой мужской добродетели и ложное обещание равенства, которое символизировал стандартный костюм. Поэт Октавио Паз написал о пачукос: «Они инстинктивные мятежники… Пачукос не пытаются отстоять свою расовую принадлежность или национальность своих предшественников. Их отношение обнажает упрямую, почти фанатичную волю к жизни, но эта воля не утверждает ничего особенного, за исключением их решимости… не быть такими, как те, кто их окружает»[309]. В этом смысле пачукос были духовными потомками денди XIX века, прославленных и сурово осуждаемых в творчестве Шарля Бодлера, Жюля Амеде Барбе д’Оревильи и Томаса Карлейля. Бодлер называл денди «существами, [у которых] нет другого призвания, кроме как воплощать идею красоты в собственной персоне, чтобы удовлетворять свои страсти, чувствовать и думать»[310]. Д’Оревильи написал о дендизме, что «самая общая его характеристика – это его способность всегда производить неожиданный эффект… бунт индивида против установившегося порядка…

Дендизм играет с правилами, но одновременно отдает им должное уважение…»[311]. Само существование денди было укором буржуазной морали, которая, как писал Макс Уэббер, наряду с протестантской этикой труда определяла гражданскую добродетель в терминах продуктивных занятий. Карлейль в своем оригинальном романе Sartor Resartus («Перекроенный портной») предполагает, что одержимость денди заполняет пустоту, образовавшуюся после утраты религиозного чувства:

«В наши рассеянные времена, когда Религиозный Принцип, забытый большинством, либо таится, невидимый, в сердцах немногих добрых людей… либо же странствует, бездомный, по свету, подобный обезтеленной душе, ищущей своей земной организации, – в какие только странные формы суеверия и фанатизма не облекается она… Эти люди, одушевленные ревностью новой секты, проявляют мужество и настойчивость… Они выказывают большую чистоту и обособленность, отличают себя особым костюмом… и стараются… соблюдать себя незапятнанными от мира»[312].

(Перевод Николая Горбова, 1902 год.)

Денди XIX века неизбежно был аристократом, врагом демократии и ее уравнивающего влияния. Он обязательно был богат, «с состоянием достаточно большим, чтобы без раздумий оплачивать все экстравагантности»[313]. Но XX век создал новый дендизм бедных, безработных или работающих от случая к случаю людей, у которых при недостатке денег было свободное время, чтобы отдаваться своей страсти. Как и денди XIX века, те, кто носил костюмы «зут», были отчуждены от основной части общества.

Они были детьми и внуками иммигрантов, лишенными языка и культуры предков, к которым новая родина относилась с презрением, или афроамериканцами-мигрантами, бежавшими от безжалостного расизма сельского Юга ради презрительного расизма городов Севера. Исключенные из американского культа демократической добродетели и вознагражденного усердия, те, кто носил костюмы «зут», выражали продуманное и явное безразличие к господствующим ценностям.

Вызывающего поведения на фоне вездесущего расизма в Америке 1940-х годов было достаточно для того, чтобы спровоцировать случайное и неорганизованное насилие толпы и постоянный политический антагонизм. Сенатор от штата Калифорния Джек Б. Тенней возглавлял расследование антиамериканской деятельности, «чтобы определить, были ли нынешние бунты против костюмов “зут” спонсированы нацистскими агентствами, пытающимися посеять рознь между Соединенными Штатами и странами Латинской Америки»[314].

Свидетель, которого опрашивали во время расследования, настаивал на том, что противниками костюмов «зут» руководила «пятая колонна» и те, кто симпатизировал нацистам внутри США: «Когда парни начали атаковать солдат, это значило, что враг уже пробрался в наш дом»[315]. Бунты против костюмов «зут» не остановились на Золотом штате (Калифорния). Позже в том же году Детройт и Гарлем столкнулись с похожими погромами. Если пресса мейнстрима продолжала отрицать, что они были формой «расового преследования», у черной прессы было совершенно другое мнение. В статье в газете The Crisis Честер Хаймс без лишних слов утверждал, что «бунты против “зут” – это расовые бунты»[316]. В другой редакционной статье того же издания говорилось: «Бунтов бы не было… если бы большинство населения, включая стражей правопорядка и правительственный аппарат, не разделяли в разной степени убеждение в том, что негры – это второсортные граждане и должны таковыми оставаться»[317].

Писатель Ральф Эллисон дал, пожалуй, самый верный комментарий по поводу костюма «зут». Это было предостережение гражданским лидерам всех рас:

«Главная проблема… заключается в том, чтобы узнать о мифах и символах, распространенных среди негритянских масс. Без этих знаний руководство, какой бы правильной ни была его программа, потерпит поражение… Возможно, в костюме “зут” скрыт глубокий политический смысл… Если бы только лидеры могли разгадать эту загадку»[318].

Сегодня похожая загадка приводит в недоумение многих лидеров, которые сталкиваются с неясным символизмом мешковатых брюк, пирсинга, татуировок и многих других модных заявлений отчужденной молодежи. Это был новый вид коллективного дендизма, а именно дендизма группы молодежи, для которой характерны навязчивое внимание к особой модели одежды и типу популярной музыки. Пачукос стали прототипом для американских субкультур битников и хиппи, а также английских субкультурных движений модов, панков, новой волны, новых романтиков и готов.

По мере того как у активистов борьбы за расовую справедливость начал формироваться собственный дресс-код, помимо костюма «зут», одежда более состоятельных представителей национального меньшинства вскоре стала объектом других, но не менее интенсивных политических дебатов. Было ли желание хорошо одеваться вызовом людей с чувством собственного достоинства существовавшему статус-кво или жалкой капитуляцией перед буржуазными нормами респектабельности?

Чернокожая буржуазия

Известный социолог Эдвард Франклин Фрейзер, преподававший в колледже Морхаус, в 1955 году написал, что «черная буржуазия» создала «выдуманный мир», который вращался вокруг «персон, составлявших его “избранное общество”». Черное «общество» характеризовалось эксклюзивными социальными клубами, зваными ужинами и коктейльными вечеринками, балами дебютанток, церемониями вручения премий и системой чернокожих братств и сестричеств в колледжах и университетах для чернокожих.

Фрейзер, писавший в духе «Теории праздного класса» Торстейна Веблена, впервые опубликовал книгу «Чернокожая буржуазия» для французских лекторов, и в 1957 году этот труд был переведен на английский язык. У книги оказалась большая аудитория среди тех, о ком она была написана. Как и Веблен, писавший об элите золотого века, Фрейзер был беспощаден в своих суждениях о чернокожей буржуазии. Для него социальные ритуалы чернокожей элиты были жалкой имитацией более величественных ритуалов белого общества, из которого чернокожие были, разумеется, исключены.

В самом деле для Фрейзера практически каждый аспект культуры чернокожей буржуазии был мотивирован ее глубоким чувством своей неполноценности по сравнению с белыми и отчаянным, нереализованным желанием отделить себя от бедных чернокожих:

«Поскольку чернокожая буржуазия большей частью живет в выдуманном мире, маски, которые они носят, чтобы играть свои жалкие роли, скрывают ощущение собственной неполноценности, неуверенности в себе и тщетных ожиданий, которые преследуют их во внутренней жизни. Несмотря на их попытки избежать реальной идентификации с остальной массой негров, они не могут избежать угнетения, как и их менее удачливые соплеменники…

Они сами себя ненавидят… и эта ненависть проявляется в патологической борьбе за статус… и в отчаянной жажде признания в обществе белых. Их… бутафорское “общество” оставляет у них чувство пустоты и тщетности, что заставляет их постоянно искать убежища в новых иллюзиях»[319].

Одежда играла центральную роль в выдуманном мире чернокожего «общества». Она действительно была маскарадным костюмом, дополнявшим «маски», которые носили чернокожие буржуа, играя свои «жалкие роли». Чернокожая буржуазия «постоянно что-то покупает – дома, автомобили, мебель… не говоря уже об одежде… Чернокожим школьным учителям, посвящающим свою жизнь “обществу”, нравится демонстрировать двадцать пар ботинок, бо́льшую часть которых они ни разу не надевали»[320].

Потребительство питало «иллюзию богатства», и поэтому чернокожая буржуазия делала вид, что у нее более высокий социальный статус и значимость, чем это было на самом деле или могло бы быть в расовом обществе. Фрейзер выразил презрение к традиции бала дебютанток «Котильон», который, как и практически все другие аспекты своей культуры, чернокожая буржуазия позаимствовала в богатых белых домах, где служили их предки. «Котильон» «давал возможность… так называемым богатым неграм позволить себе большие траты и создать мир