Дресс-коды. 700 лет модной истории в деталях - Ричард Томпсон Форд

Многие белые считали это дерзостью»[266]. Чернокожие, одевавшиеся «выше их положения», казались белым, которых заботил статус, угрозой социальному порядку в одежде или даже насмешкой над ним. Законы о неграх позволяли наказывать чернокожих за брошенный ими вызов. Чернокожие женщины чаще всего вызывали желание сделать дресс-коды законов о неграх более суровыми. «Очевидно, – жаловалось большое жюри Чарльстона в 1744 году, – что негритянские женщины постоянно не сдерживают себя в одежде, как того требует закон, но одеваются в достаточно нарядную одежду выше своего положения»[267].

В письме 1772 года редактору South Carolina Gazette читатель беспокоился о том, что «многие рабыни одеты намного элегантнее большинства белых женщин, не живущих в достатке»[268]. В обществе, стратифицированном по классовому и по расовому признаку, хорошо одетые чернокожие женщины вызывали негодование и зависть.

Хорошо одетые рабы, и особенно рабыни, заставляли заподозрить их в запрещенных интимных связях и предположить незаконное размывание расовой сегрегации. Об этом говорится в другом письме, автор которого жалуется, что «редко приходит новая мода… которой чернокожие фаворитки не начинают немедленно следовать»[269]. Открыто намекая на межрасовые сексуальные отношения, газета выступала против «скандальной интимности… [между] полами с разным цветом кожи».

Некоторые рабы одевались в роскошную одежду по приказу и ради удовольствия их хозяев, но у многих были свои резоны ценить модную одежду. По мнению историков Шейн и Грэма Уайт, рабы, которым хозяева дозволяли больше самостоятельности и «разрешали… [проводить] свободное время» в городе, в основном и были в ответе за «часто комментируемые [хвастливые] наряды чернокожих Чарльстона»[270]. Автор письма в South Carolina Gazette комментировал «огромное различие как во внешнем виде, так и в поведении между неграми из сельской местности и из Чарльстона… [негры из сельской местности были] обычно одеты в соответствии с их положением, [но городские были] их полной противоположностью… высокомерные и бесстыжие»[271]. Даже беглые рабы зачастую были на удивление хорошо одеты. К примеру, Вакх, личный слуга владельца плантации из Виргинии, сбежал в июне 1774 года и унес с собой следующее:

«Два белых пальто из русского тика, одно на синей подкладке, другое одноцветное и новое с двумя фигурными металлическими пуговицами, синие плюшевые бриджи, жилет из ткани «помпадур», две или три тонких или летних куртки, несколько пар белых нитяных чулок, пять или шесть белых сорочек, две из них отличного качества, целые туфли, серебряные пряжки, дорогую шляпу в стиле макарони, коричневое мужское пальто и неопределенное число других предметов одежды»[272].

Упоминание шляпы «в стиле макарони» говорит о многом. Сегодня большинство из нас знает этот термин только по детской песне Yankee Doodle Dandy («Янки-дудл»), в котором смешной главный герой «воткнул перо в шляпу и назвал ее “макарони”». В XVIII веке на английском сленге «макарони» называли модного – а для многих и излишне модного – мужчину, которые носил дорогую импортную одежду, часто приобретенную во время большого путешествия по Италии[273]. Несмотря на трендовую шляпу, Вакх не был легкомысленным щеголем. Его рассерженный бывший хозяин описал беглеца как «ловкого, хитрого, разумного» и «способного сочинить историю, чтобы произвести впечатление на излишне доверчивого человека»[274].

Он опасался, что Вакх планировал воспользоваться своим изысканным гардеробом, чтобы выдать себя за свободного человека и отправиться в Англию, где сможет последовать примеру беглого раба Джеймса Сомерсета и потребовать себе свободу. Сомерсет прибыл в Англию вместе с хозяином Чарльзом Стюартом в 1769 году и сбежал от него в 1771-м. Когда Сомерсета нашли, его хозяин устроил так, чтобы раба перевезли на Ямайку и продали работать на плантации. Английский аболиционист Грэнвилл Шарп нанял пять адвокатов, чтобы они выступили в защиту Сомерсета, поскольку английские законы не допускали рабский труд. Если бы судья принял аргументы защитников Сомерсета, то примерно 15 000 рабов в Англии были бы освобождены. Судья лорд Мэнсфилд, выслушав аргументы и понимая, что закон на стороне Сомерсета, вынес решение:

«Я знаю, что в пяти или шести случаях подобного рода дело заканчивалось соглашением сторон. И я настоятельно рекомендую это в деле, которое лежит сейчас передо мной… Если стороны не договорятся, fiat justitia ruat caelum, да свершится правосудие, какими бы ни были последствия… [последствием может быть отмена рабства по всей Англии. Чтобы избежать такого поворота событий,] господин Стюарт может решить этот вопрос, сняв обвинения или дав свободу этому негру»[275]. Стюарт отказался отступить, и спустя месяц лорд Мэнсфилд озвучил решение суда: «Состояние рабства… настолько ужасно, что нельзя терпеть его поддержку… Следовательно, как бы то ни было… чернокожего надо отпустить»[276].

Процесс «Сомерсет против Стюарта» опроверг постулат, что рабы – это собственность, которую можно покупать и продавать «словно скот на ферме»[277]. Это было началом конца рабовладения в Англии. Процесс стал широко известен в американских колониях. В Массачусетсе несколько рабов обратились в суд с требованием освободить их, ссылаясь на дело «Сомерсет против Стюарта», и после обретения Америкой независимости доводы, приведенные во время этого судебного процесса, вдохновили суды посчитать рабовладение несовместимым с новыми конституциями штатов Вермонт, Пенсильвания, Массачусетс и Коннектикут[278].

Как видно по словам хозяина Вакха, процесс Сомерсета заставил рабовладельцев заволноваться даже в тех штатах, где аргументацию против рабства не принимали. Вероятно, это дало надежду потенциальным беглецам.

Как и Вакх, многие беглецы тщательно отбирали одежду, которую уносили с собой. В 1775 году в Северной Каролине хозяин описал «нарочитую нарядность в одежде» сбежавшей рабыни и сказал, что она забрала с собой «полосатый жакет из домотканого полотна, красную стеганую нижнюю юбку, черную шелковую шляпу, пару кожаной обуви на деревянных каблуках, ситцевое платье и черное пальто»[279].

Мужчина из Мэриленда пытался вернуть двух сбежавших рабынь, которые унесли с собой большое количество одежды, включая «малиновую бархатную накидку… темно-голубой жакет из камлота с золотым кружевом на рукавах, по груди и вокруг воротника… пару туфель и пряжек… два платья из набивного ситца, одно фиолетовое, другое красное с белым… черный шелковый чепец, разнообразные носовые платки и оборки… [и] несколько белых льняных рубашек…»[280].

Изучая объявления XVIII века о сбежавших рабах, работавших по договору слуг, арестантов и солдат в самовольной отлучке, историк Джонатан Прюд выяснил, что «в более чем трех четвертях из них… были упоминания об одежде: той, которая “была на” сбежавших, и той, что [они] “взяли” с собой… Более того, когда одежду упоминали, то делали это в мельчайших подробностях»[281]. У многих беглецов были дорогостоящие вкусы. Прюд пишет, что «11,4 процента всех сбежавших, которые взяли пряжки, брали серебряные пряжки, и по крайней мере 10 процентов беглецов, взявших… одежду, забрали вещи из дорогих тканей… Около четверти беглецов уносили шляпы, чтобы иметь модный головной убор…»[282]. Шейн и Грэм Уайт отмечают, что «нередко владельцы рабов говорили о большой любви рабов к дорогой одежде». Так как хорошая одежда была наградой за хорошую службу, это был символ статуса.

В 1780-х годах один из рабовладельцев, преподобный Генри Лоуренс, сказал надсмотрщикам, что «любого… негра, который себя особенно хорошо вел…», следует наградить и «отличить в одежде чем-то лучшим, чем просто белая ткань»[283]. Но хорошо одетые черные рабы не были исключительно «домашними неграми», жаждавшими одобрения белых. Модный наряд давал существенные преимущества.

Некоторые хозяева позволяли своим рабам зарабатывать, выполняя дополнительную работу в городе или на соседних плантациях, или продавая овощи, выращенные на маленьких участках земли, предоставленных им в личное пользование. Точно так же некоторые хозяева разрешали рабам продавать одежду. Шейн и Грэм Уайт пишут о «полузаконной торговле одеждой… Одежда ценилась рабами не только сама по себе, но так как с ней в любой момент можно было расстаться, она могла служить своего рода валютой»[284].

Модную одежду легко было продать или обменять во время побега, получив не только доход, но и возможность изменить