Из Кисловодска в Кисловодск. 1918–1919 - Всеволод Евгеньевич Милоданович

мне ужасно не хотелось! Поэтому я подождал у поезда, пока генерал не показался, и обратился к нему с просьбой подвезти меня до Раздельной. Неуместность моей просьбы была ясна мне точно: генералы не возят дезертиров собственной армии! Уже мой вид не располагал к исполнению просьбы: в шинели, проделавшей всю Великую войну, и небритый в течение 2½ месяцев, одним словом с «суконным рылом в калачный ряд»! Поэтому я нисколько не удивился его отказу, а также не имел намерения повторить случай в Знаменке и сесть в поезд (состоявший из одного вагона), когда он сдвинется! Кроме того, и последнее было под сомнением: разрешение еще не было получено! Итак, не оставалось ничего иного, как идти пешком вслед за Карповым и Новаковским. И я пошел.

Погода была как раз для походного движения: ни жарко, ни холодно. Идти, однако, было неприятно, небезопасно! В этом районе действовал отряд отамана Котовского (в честь которого теперь названо какое-то селение «Котовском[122]») и другие, поменьше. Железнодорожное полотно ведет в коридоре, образованном двумя полосами высоких и густых насаждений, как охраной против снежных заносов, сквозь которые не видно полей по сторонам. Скорость движения должна быть экономическая. Я так и шел, пока впереди не показалась станция Раздельная, а влево – домик дорожного сторожа, где я решил отдохнуть перед «прорывом» на станцию – кто его знает, что там меня встретит?

Сторожиха приняла меня любезно. Показался ее сынок, лет 4-х. Я дал ему этот длинный кусок сахару, и он, указывая на меня, сказал своей маме: «Дедушка мне дал». Сторожиха рассмеялась и поправила своего сына на «дядю». Тут мне пришла в голову мысль: меня на «границе» все равно разоружат! Почему бы не отдать пистолет этой сторожихе? Она обрадовалась: в такое время, мол, хорошо иметь оружие: недалеко по соседству ж[елезно]д[орожная] будка подверглась нападению, и сторож был убит. Итак, я занялся обучением сторожихи обращению с браунингом. «С ума теперь народ сошел: одни идут на север, другие – на юг», – сказала она, между прочим. Затем мы расстались. И только потом, перед румынским часовым, я присоединился к своим спутникам, а к ним еще раньше присоединился зауряд[123]-военный чиновник Христус (откуда он взялся – не помню).

Часовой спросил меня, есть ли у меня оружие. «Нуйе!» – ответил я. «Эшти молдовашешти?» – последовал его удивленный вопрос. «Нушти!» – ответили, и, вероятно, невпопад, так как об этом слове я имел туманное представление. «Скажите “русский офицер!”» – подсказал Карпов, считавший, что это выгоднее, чем «украинский». Я повторил это (в Одессе ведь была русская армия генерала Шварца, как мы тогда считали). Часовой провел руками по моим бокам и, убедившись, что оружия нет, пропустил меня и остальных, после такой же процедуры.

Раздельная очень большая станция с множеством путей, и все они были заняты эшелонами французской армии, особенно в направлении Тирасполь – Бендеры. Паровозов, однако, не было видно. Точно так же не было видно батарей на позиции, готовых расстрелять каждый поезд, который, вопреки данной по линии телеграмме, осмелился бы приблизиться к Раздельной. У меня создалось впечатление, что одинокий румынский часовой, с которым мы встретились – единственная охрана станции с севера!

В поездах, стоявших в направлении на Тирасполь, я заметил артиллерию и подошел к французскому майору и, собрав все свои знания его языка, попросил взять меня в поезд. Майор отказался. Замечу, что впоследствии я понял свою ошибку: обращаться нужно в таких случаях к солдатам, они возьмут. Начальство же, если и увидит потом, посмотрит «сквозь пальцы». Но тогда мне еще не доставало опыта!

Итак, я отошел, несолоно хлебавши, и присоединился к ожидавшим меня спутникам. Они, как оказалось, о чем-то совещались, и в результате поднесли мне резолюцию: «Вы выглядите наиболее прилично из нас, а потому заводите знакомства и ведете переговоры за нас всех!» Я согласился. Действительно: Карпов был старше меня в чине капитана, но мог сойти и за канонира, Новаковский, очень маленького роста, хромал по случаю ревматизма в коленях, а Христус, добродушный хохол, был из нижних чинов – итак, приходилось считать себя наиболее репрезентабельным! Я пошел на станцию.

Там оказалось русское жандармское управление, начальником которого был полковник Мелега, бывший командир батальона Александровского военного училища. Он отнесся ко мне дружественно. Сообщил, что жандармское управление и находящееся здесь же гражданское уголовно-розыскное отделение уедут с французами и он может нас зачислить в то или другое и взять с собой, но главное затруднение – отсутствие паровозов и неизвестность, появятся ли они. Сказалось также, что сегодня на одной из станций между Раздельной и Одессой произошло такое происшествие: к станции подъехал кавалерийский разъезд большевиков, и находившийся там французский батальон поднял руки вверх со словами «Мы тоже большевики!» Разъезд не пытался взять их в плен и уехал, но происшествие показывает, как надежны французы! Я представил Мелеге своих коллег, он записал их имена и пр., а затем мы мариновались на вокзале до прибытия паровозов, которые все-таки прибыли!

«Я вас зачислил в состав уголовно-розыскного отделения, – сказал Мелега, – поедете с ним». Мы сели и, действительно, поехали. В Тирасполе поезд стоял долго. Я вышел прогуляться по платформе и, проходя мимо группы железнодорожников, услышал по своему адресу: «А этот из какой своры?» Вагон наш был классный (III класса). Мы заснули сидя, а утром оказались на мосту через Днестр. «Слава Богу!» – сказал один из пассажиров. «Не кажи гоп! – подумал я. – Еще неизвестно, как нас встретят румыны!» И действительно…

Едва поезд остановился на платформе городе Бендеры, и из вагонов, французских и не французских, на перрон показались русские, румыны стали кричать: «Де жос! Де жос!» Значение этого слова было мне темно. В свое краткое пребывание на фронте мы встречались на карте с селениями, например, «Орофтеанка де жос» и «Оровтеанка-до-сус», и представляли себе, что «де-жос» значит нижняя, а «де-сус» – верхняя (или наоборот), во всяком случае, не «большая» или «малая» («мааре» и «мике» мы знали точно). По тону крика можно было совершенно точно определить, что «де-жос» имеет какое-то неприятное для нас значение, вроде «назад!», что-нибудь в этом роде.

К нашему счастью, среди жандармов оказался ротмистр, уроженец Бендер, который «знал своих паппенгеймских»! Фамилию его я забыл, но не совсем обыкновенное имя-отчество помню: Макар Макарович! Он моментально заткнул глотки кричавших «де-жос» тем, что вручил начальнику «сигуранцы[124]» несколько фунтов сахару (этот продукт был редкостью в те времена). Мы получили разрешение высадиться, зарегистрироваться и жить в Бендерах (переименованных румынами в Тигину), с обязательством ежедневно посещать «сигуранцу»,