Великая катастрофа 1929 года - Джон Кеннет Гэлбрейт

которыми они владели. Несколько позже Митчелл выкупил акции у жены, также по цене 212 долларов. До этого произошло ещё одно болезненное падение цены, и если бы председатель Митчелл купил акции на открытом рынке, а не у жены, он мог бы получить их примерно за 40 долларов. Когда сенатор Брукхарт от Айовы во время слушаний в Сенате спросил его об этой сделке, Митчелл в порыве откровенности, которая, должно быть, опустошила его адвоката, сказал: «Честно говоря, я продал эти акции из налоговых соображений». 13 Эта откровенность привела к предъявлению ему обвинения несколько недель спустя.

После дачи показаний Митчелл ушёл из National City Bank. Судебный процесс над ним в Нью-Йорке в мае и июне 1933 года стал своего рода сенсацией, хотя заголовки газет, безусловно, были второстепенными по сравнению с более громкими новостями, которые в то время публиковались в Вашингтоне. В своей инаугурационной речи 4 марта Рузвельт пообещал изгнать менял из храма. Митчелла многие считали первым из них.

22 июня Митчелл был оправдан присяжными по всем пунктам обвинения. Продажи, как того требует налоговое законодательство, были признаны добросовестными сделками, совершенными с честными намерениями. Репортер Times, освещавший судебный процесс, отметил, что и Митчелл, и его адвокат были удивлены вердиктом. Генеральный прокурор Каммингс заявил, что по-прежнему верит в систему присяжных. Позже Митчелл возобновил свою карьеру на Уолл-стрит в качестве главы компании Blyth and Company. Правительство подало гражданский иск о возмещении налогов и выиграло дело на сумму 1 100 000 долларов в виде налогов и штрафов. Митчелл обжаловал это дело в Верховном суде, проиграл и 27 декабря 1938 года заключил окончательное соглашение с правительством. От его имени следует подчеркнуть, что способ, с помощью которого он пытался уменьшить свои налоговые обязательства, был в то время гораздо более распространен, чем сейчас. Расследования Сената 1933 и 1934 годов показали, что уклонение от уплаты налогов привело к тому, что люди самого высокого уровня вступали в необычные финансовые связи со своими женами. 14

IV

Наша политическая традиция придаёт большое значение обобщенному символу зла. Это преступник, чьи злодеяния общественность воспринимает как тайную склонность целого сообщества или класса. Мы жадно ищем таких людей не столько потому, что хотим увидеть их разоблачение и наказание как личностей, сколько потому, что нам дорог политический дискомфорт их друзей. Выявить злодея среди друзей врагов издавна было признанным способом продвижения политического успеха. Однако в последнее время этот метод значительно усовершенствовался и отточился благодаря дополнительной твёрдости, с которой зло злодея теперь приписывается друзьям, знакомым и всем, кто разделяет его образ жизни.

В тридцатые годы Уолл-стрит была исключительно богата врагами. Были некоторые социалисты и коммунисты, которые считали, что капитализм должен быть упразднен, и, очевидно, не стремились к сохранению его цитадели. Были и те, кто просто считал Уолл-стрит плохим. Были и те, кто не стремился к упразднению Уолл-стрит или кого не слишком заботили его якобы порочные методы, но кто, как само собой разумеющееся, наслаждался поражением богатых, сильных и гордых. Были и те, кто терял деньги на Уолл-стрит. Но прежде всего, это был Новый курс. Администрации Кулиджа и Гувера имели крайне открытый союз с крупными финансовыми кругами, которые символизировал Уолл-стрит. С приходом Нового курса грехи Уолл-стрит стали грехами политического врага. Что было плохо для Уолл-стрит, было плохо и для Республиканской партии.

Для любого, кто искал на Уолл-стрит символическое зло – людей, чьё недостойное поведение могло бы бросить тень на всё сообщество, – открытие, что руководители National City и Chase совершили серьёзные промахи, казалось бы, почти идеальным. Это были два самых известных и влиятельных банка; что могло быть лучше дефолта в данном случае?

Конечно, очевидно, что недостатки мистера Виггина и мистера Митчелла были встречены с большим энтузиазмом. Однако в каком-то неуловимом смысле они не принадлежали к той части Уолл-стрит, которую люди больше всего подозревали. Преступление Уолл-стрит, в глазах его классических врагов, заключалось не столько в его власти, сколько в его морали. И центром безнравственности были не банки, а фондовый рынок. Именно на фондовом рынке люди играли не только своими деньгами, но и богатством страны. Фондовый рынок, с его обещанием лёгкого обогащения, привёл к гибели хороших, пусть и не очень умных, людей – таких, как кассир местного банка, который был также приходским священником. Бессмысленные колебания фондового рынка повлияли на цены на сельскохозяйственную продукцию и стоимость земли, а также на продление векселей и ипотечных кредитов. Хотя для искушённого радикала банки могли представлять реальную угрозу, здравые популистские взгляды бросали тень подозрения на Нью-Йоркскую фондовую биржу. Соответственно, именно там, если это возможно, можно было найти символ зла, ибо именно там находился институт, относительно которого люди были готовы поверить в худшее.

Поиски действительно адекватного злодея на фондовой бирже начались в апреле 1932 года. Задачу взял на себя Сенатский комитет по банковскому делу и денежному обращению (позднее – подкомитет), и его поручение, украшенное привычным раздельным инфинитивом, гласило: «тщательно расследовать практику фондовых бирж…». Под руководством Фердинанда Пекоры этот комитет стал настоящим бичом для коммерческих, инвестиционных и частных банкиров. Но это не было предусмотрено при его создании. Первоначальным и практически исключительным объектом расследования был рынок ценных бумаг.

В целом эта часть расследования оказалась безрезультатной. Первым свидетелем, когда слушания начались 11 апреля 1932 года, был Ричард Уитни. 15 30 ноября 1929 года Управляющий комитет Нью-Йоркской фондовой биржи принял резолюцию с благодарностью за «эффективную и добросовестную» работу своего исполняющего обязанности президента во время недавнего шторма. «Старая поговорка, — гласила резолюция, — что чрезвычайные ситуации порождают людей, способных с ними справиться...» Это чувство долга неизбежно привело к тому, что после ухода Эдварда Г. Г. Симмонса с поста президента биржи в 1930 году после шести лет пребывания в должности Уитни был избран его преемником. Таким образом, весной 1932 года Уитни, как президент биржи, взял на себя задачу защиты фондового рынка от его критиков.

Уитни не был во всех отношениях обаятельным свидетелем. Один из его преемников на посту недавно сравнил его манеры и поведение с манерами министра обороны Чарльза Э. Уилсона на слушаниях по утверждению его на пост министра обороны в начале 1953 года. Уитни не признал никаких серьёзных ошибок в прошлых операциях биржи или даже возможность ошибок. Он предоставил запрашиваемую информацию, но не оказал чрезмерной помощи сенаторам, стремившимся проникнуть в тайны коротких продаж, продаж против ящика, опционов, пулов и синдикатов. По-видимому, он считал, что эти вещи