Пятая Французская Республика - Nicholas Atkin

и снова был готов обдумать тот вид эффектного политического маневра, который хорошо помогал ему в прошлом. Вдали от Парижа, в безопасности от возможного нападения коммунистов на Елисейский дворец, он создал момент драмы, когда французский народ был вынужден смотреть в бездну; затем он мог вновь появиться как человек момента, фигура стабильности среди хаоса. Эта аура авторитета была очевидна в его речи к нации днем 30 мая. В отличие от выступления, состоявшегося шестью днями ранее, в нем не было попытки ответить на социальные чаяния протестующих; вместо этого де Голль подчеркнул главенство государства. Если оно не будет поддержано, Франция погрузится в революцию, в которой единственными победителями будут коммунисты. Подкрепляя эту угрозу, он объявил следующее: об отсрочке референдума, о котором он объявил ранее, о своем намерении остаться на своем посту, о готовности использовать любые полномочия, необходимые для поддержания порядка, и о назначении новых выборов в Национальное собрание в следующем месяце.

Это была замечательная игра в бринкманшип, которая легко могла привести к обратному результату. То, что она сработала, во многом объясняется массовой демонстрацией сторонников Галлиста, состоявшейся вечером того же дня. Это были 500 000 человек, одетых в нарядные куртки и упорядоченных, а не джинсы и насилие, как несколько дней назад. Естественно, правительство представило ее как спонтанную акцию поддержки; на самом деле она была спланирована задолго до этого. Как бы то ни было, буржуазный Париж на марше, похоже, лишил уверенности протестующих, которые ранее считали, что улицы принадлежат им. Что еще более важно, как считает Берштейн, де Голль предлагал разрешить кризис в традиционных институциональных структурах выборов, вдали от сюрреализма Одеона и неопределенного мира автогестии. Наконец-то появился выход, который искало большинство. В этом смысле де Голль уловил изменение настроения нации. Людям надоели спонтанные забастовки, нарушение привычного уклада жизни, невозможность вовремя добраться до работы, неполучение почты и насилие. Именно такие настроения, по сути, консервативная реакция, обеспечили партии президента ошеломляющую победу на июньских выборах. Выступая под знаменем Союза в защиту республики (СЗР), голлисты получили 293 места, а Независимые республиканцы - 61; левые были разгромлены. Коммунисты потеряли 39 мест до 34, а ФГСР Миттерана лишился 64 депутатов, его доля сократилась до 57. В течение следующего десятилетия крайне левые будут заниматься своим любимым видом спорта - борьбой между собой, в то время как основной социализм будет проходить болезненный процесс восстановления.

Однако не следует ставить де Голлю в заслугу то, что он положил конец майскому взрыву. Как утверждает историк голлизма Жан Шарло, Помпиду также был очень влиятелен. Хотя его часто критикуют за возобновление работы Сорбонны 11 мая, он полностью осознавал опасность, связанную с чрезмерным применением силы, и понимал необходимость дать насилию выплеснуться наружу, даже если он принял меры предосторожности, предоставив в распоряжение армии.54 Если бы де Голль добился своего - ввел танки, жандармерию, мобильные отряды из провинций, резервистов - кто знает, как развивалась бы ситуация.55 Несомненно, число погибших было бы больше. Площадь Денферт-Рошеро слишком напоминала бы Вацлавскую площадь в Чехословакии, где советские пулеметы погасили Пражскую весну. Следует также помнить, что другая попытка де Голля разрешить кризис 24 мая была неудачной. Хотя его исчезновение было мастерским ударом, не следует забывать, что идея роспуска парламента и временного отказа от референдума принадлежала Помпиду. В этом смысле, как заключает Шарло, "кризис мая 68 года действительно был разрешен благодаря совместной инициативе" президента и премьер-министра.56 1968 год: Баланс

После июньских выборов казалось, что события предыдущего месяца никогда не происходили - "неудачный трип", в котором разгулялось воображение, а французские студенты, в отличие от своих сверстников в Америке и Великобритании, не особенно интересовались наркотиками. Неуловимый май" - так можно охарактеризовать 1968 год.57 Де Голль назвал эти события "неуловимыми". Однако многое изменилось, что признавал и сам де Голль. Опираясь на огромное большинство в парламенте и различные опросы, показывающие, что его личная популярность была как никогда высока, он чувствовал уверенность в том, что сможет продвигать свою собственную программу. С одной стороны, речь шла о смещении Помпиду, который был физически истощен, и его замене технократом Куве де Мурвилем. Официально это объяснялось тем, что Помпиду отслужил свой срок и ему не хватало популистского и реформистского настроя, который был необходим сейчас, хотя Куве был известен своей отстраненностью. На самом деле де Голль давно хотел избавиться от Помпиду, вероятно, с осени 1966 года (из-за медленных темпов принятия социального законодательства), и теперь был возмущен тем, что в разгар кризиса Помпиду оказался более чем равным ему.58 Это бросало вызов самой основе голлистской концепции конституции, в которой премьер-министр должен был играть подчиненную роль по отношению к президенту. Хотя де Голль пытался смягчить удар, говоря о своем бывшем коллеге как о "резерве Республики", "депутат Канталя", как его еще называли, был горько разочарован, чего он не смог скрыть в своих мемуарах. По правде говоря, из этих двух людей де Голль был наиболее уязвим с психологической точки зрения. Он так и не смог по-настоящему пережить события 1968 года, все еще недоумевая и переживая, что нация могла вести себя так безответственно, как она вела себя. Со своей стороны, Помпиду черпал уверенность в том, как он справился с кризисом, и в том, что многие теперь рассматривали его как преемника генерала, несмотря на намеки на Куве как потенциального президента.59 Это было особенно верно в отношении тех депутатов от ОДР, которые были избраны на волне страха в июне 1968 года. Они мало интересовались прогрессивными реформами, которые де Голль намеревался провести, и быстро поняли, что их будущее - за Помпиду.

Наиболее ярко эти реформы проявились в сфере образования. Под пристальным вниманием министра Эдгара Фора устаревшее и автократическое управление университетами было ликвидировано, чтобы сделать их более подотчетными людям, которые в них работают: преподавателям, администраторам и студентам. Старые 23 университета, безнадежно переполненные, были разделены на 76 новых структур; например, Парижский университет был разделен на "Париж 1", "Париж 2" и так далее. Учебные планы также были пересмотрены, чтобы позволить введение новых курсов, и университеты получили право устанавливать свои собственные экзамены. Также были отменены многие мелкие ограничения, которые портили жизнь студентам, в частности, доступ в общежития. Как рассказывает Антуан Прост, аналогичные реформы были проведены в школах и лицеях среднего образования: были смягчены правила ношения одежды, разрешено курение, смягчены наказания, сокращено расписание и демократизирована администрация.60 Как и положено в высокоструктурированном мире образования, многие из этих реформ не сразу просочились в систему и часто