100 петербургских историй, извлеченных из архивов и пожелтевших газет - Анна Сергеевна Манойленко

Петербурге, он получил достаточную подготовку в инженерном деле. С несколькими офицерами корпуса он принял на себя руководство сооружением понтонного моста. В итоге по наведенной из подручных материалов переправе войска успешно переправились через реку с обозами и артиллерией.

В январе 1832 года генерал Ридигер выдал Далю «особенное свидетельство» за своей подписью в подтверждение эпизода с мостом. Именно оно было найдено жандармами при обыске в связи с «Русскими сказками» и доведено до сведения императора.

Николай I, высоко ценивший воинскую доблесть, счел заслуги Даля превышающими его проступок. «Статс-секретарь Мордвинов объявил мне Высочайшим Именем, что случай этот не будет иметь никаких вредных последствий и влияния на будущность мою», – вспоминал впоследствии Даль.

Николай I слово свое сдержал: после инцидента с арестом Даль находился на государственной службе еще без малого тридцать лет, дорос до генеральского чина действительного статского советника (по Табели о рангах он соответствовал генерал-майору). Факт пребывания в Третьем отделении не был отражен в формулярном списке лексикографа, оставшись лишь курьезным эпизодом его биографии.

Обезглавлена пожаром

Последней апрельской ночью 1756 года в столице Российской империи разбушевалась гроза. Одна из молний ударила в высокий шпиль на колокольне Петропавловского собора. Подобное случалось и прежде, впервые – летом 1735 года, а затем повторилось тринадцать лет спустя. В обоих случаях в соборе вспыхивали пожары, но с последствиями удавалось справиться достаточно быстро.

Теперь все оказалось гораздо серьезнее: огонь охватил деревянный каркас шпиля и перекинулся на вершину колокольни. Документы Российского государственного исторического архива свидетельствуют, что «великий пожар», полыхавший несколько часов, уничтожил все внешние деревянные элементы собора. Как отмечалось в «ведении», направленном из Сената в Синод после пожара, «шпиц и часы на нем с колоколами, и над алтарем купол, и кровля совсем сгорели». Потушить пламя даже не пытались: размах пожара делал бесполезной борьбу с ним…

2 мая в Петропавловскую крепость направили комиссию Канцелярии от строений. Ее директор генерал Билим Фермор (спустя два года он станет командующим русской армией в Семилетней войне и ближайшим начальником молодого Александра Суворова, который отзывался о нем как о «втором отце») собрал архитекторов, плотников и каменщиков, которые на месте должны оценить ущерб.

Им предстало печальное зрелище – здание в прямом смысле слова обезглавлено пожаром, иконостас, который пришлось в спешном порядке разбирать для спасения от огня, был «по скоровнезапному с настоящих, а особливо с высоких мест сниманию немало поврежден и в разных частях раздроблен».

Тем не менее внутрь здания пламя не проникло. «Церковные стены и своды и полы, также прежде устроенные над погребенными в том соборе в Бозе почивающих Императорских Величеств и государыни цесаревны Анны Петровны телесами каменные гробницы с убором имеются в прежнем состоянии», – отмечалось в докладе, представленном Синоду по итогам осмотра.

В итоге комиссия признала: храм «исправлен вскоре быть не может». Однако службы в период восстановления решили не прерывать, по распоряжению архиепископа Санкт-Петербургского и Шлиссельбургского Сильвестра с правой стороны от входа поставили несколько образов из разобранного иконостаса. В документах Синода указано, что с 3 мая «божественное священнослужение и прочее церковное славословие и пение» в пострадавшем соборе «отправляется безостановочно».

Чтобы сохранить храм на время реставрации, его решили покрыть временной кровлей. Канцелярии от строений, по Сенатскому указу, отпустили из казны 10 тысяч руб. на закупку строительных материалов для ремонта – бревен, досок, кирпича, извести, железа. Дабы в будущем обезопасить собор от пожаров, архитекторы и мастера вынесли определение: «Над алтарным куполом и на колокольне, где употреблено было дерево, надлежит сделать впредь каменные своды, а шпиц – железный». С этого момента деревянные элементы в конструкции главного храма столицы окончательно отошли в прошлое.

Императрица Елизавета Петровна держала реставрацию под личным контролем. Помня о том, какое значение

ее отец, Петр Великий, придавал Петропавловскому собору (своим величием он должен подчеркивать и утверждать положение Петербурга как новой столицы России), она требовала «погоревшую соборную церковь возобновить немедленно». В указах Сената Канцелярии от строений подчеркивалась необходимость «заготовлять потребные материалы лучшие и к такому знатному строению надежные и прочные».

К лету 1757 года уничтоженные огнем стропила на чердаке храма заменили каменными арками, одновременно мастера переложили в кирпиче, который изготовили специально «с крайним наблюдением, чтоб был годный и лучшей доброты», конструкцию купола. В дальнейшем приступили к покрытию крыши листами луженого (защищенного от коррозии) железа.

В общей сложности, по воле Елизаветы Петровны, на реставрацию храма казна выделила 112 тысяч руб. Однако увидеть собор в первозданном виде императрице не довелось. К моменту ее смерти в конце 1761 года колокольня все еще оставалась разобранной.

Потребовалось еще полтора десятка лет для того, чтобы Екатерина II могла с гордостью показывать гостям столицы полностью восстановленный величественный храм с колокольней и «дерзновенным» золотым шпилем, символизирующим, по задумке Петра, выход России к берегам Балтийского моря. В 1778 году под руководством академика Леонарда Эйлера шпиль оснастили «электрическим отводом к отвращению удара и паления, от молнии происходящего». С этого времени удары молнии ему уже не угрожали.

Артиллерист и ростовщик

Артиллерийский капитан Иосиф Милиус назвал свое письмо, отправленное в апреле 1846 года министру внутренних дел Льву Перовскому, «истинно благонамеренным доносом». Офицер сообщал, что в Петербурге действует множество ростовщиков, которые, «давая взаймы бедным людям, иногда под залог последней одежды», требуют с них затем огромные проценты, и предлагал свою помощь в разоблачении мошенников. Причем даже называл имя наиболее опасного из них – индийского подданного Галлермана Чука.

Тот был родом из Британской Индии, затем торговые дела привели его в Российскую империю: сначала в Астрахань, а спустя некоторое время в Петербург, где Чук занялся ростовщичеством и весьма в этом преуспел. К середине 1840-х годов его постоянная клиентура превышала сто человек.

Среди тех, кто пользовался его услугами, был и артиллерийский капитан Милиус. Сумму очередного займа (2700 руб. серебром) вместе с неустойкой он погасить не смог. Не добившись ничего уговорами, Чук подал жалобу на должника в управу благочиния, и та присудила взыскать деньги.

Однако Милиус, в свою очередь, обратился к министру внутренних дел и в Правительствующий Сенат. Артиллерист утверждал, что брал деньги в долг намеренно, дабы изобличить «зловредный промысел» Чука. По этой причине он просил применить к индийцу самые решительные меры и даже просил включить самого себя в состав будущей следственной комиссии как знающего «все тонкости и извороты, употребляемые ростовщиками» (забегая вперед, в этом